— Азриэль, — потребовал я, — ты должен рассказать мне все.
— Все? О, таково и мое желание. Именно этого я хочу, Джонатан.
Менее чем через час я уже мог свободно передвигаться по дому, не испытывая головокружения. Азриэль отыскал и надел на меня теплый халат и кожаные шлепанцы. А еще через несколько часов я почувствовал, что голоден.
Заснул я, кажется, только под утро. А когда пробудился, была середина дня. В голове прояснилось, я полностью пришел в себя и вновь обрел способность мыслить ясно и четко. Огонь по-прежнему горел, в доме стало тепло. Азриэль зажег несколько толстых свечей и расставил так, что они, хоть и слабо, озаряли даже самые дальние пыльные углы.
— Тебе нравится? — спросил он.
Я предложил добавить еще свечей и зажечь керосиновую лампу на столе. Все мои пожелания были тут же выполнены. Азриэль умел обращаться со спичками и с зажигалкой. Он подкрутил повыше фитиль лампы и поставил две свечи на каменную столешницу возле моей кровати.
Неяркое сияние равномерно освещало комнату. Деревянные оконные рамы и дверь были плотно закрыты и заперты на задвижки, в трубе завывал ветер, снопы искр то и дело взлетали над очагом и тут же гасли. Буря за стенами чуть поутихла, однако снегопад не прекращался — снаружи вовсю хозяйничала зима.
Я знал, что никто не придет, не потревожит наш покой, не отвлечет от того, что нам предстоит, и смотрел на Азриэля в нетерпеливом ожидании. Я был счастлив. Несказанно счастлив.
Я объяснил Азриэлю, как готовить кофе по-ковбойски — достаточно просто бросить размолотые в порошок зерна в сосуд с кипятком, — и проглотил неимоверное количество восхитительного напитка, с наслаждением вдыхая сладостный аромат.
Потом, отказавшись от помощи Азриэля, я взялся за еду и показал, как смешать разные крупы из маленьких пакетиков, чтобы потом оставалось лишь вскипятить воду, высыпать образовавшуюся смесь и хорошенько взболтать — получалась вкуснейшая каша.
Азриэль смотрел, как я ем. Он сказал, что не голоден.
— Почему ты не хочешь хотя бы попробовать? — умоляюще спросил я.
— Мой организм не примет пищу, — объяснил он. — Ведь я, как уже говорил, не человек.
Он встал и медленно направился к двери. Мне показалось, он хочет распахнуть ее навстречу бушующей снаружи буре, и я съежился, опасаясь, что в комнату вот-вот ворвется мощный вихрь. Однако после всего, что Азриэль для меня сделал, мне даже в голову не пришло воспротивиться его желанию: если он хочет полюбоваться снегопадом, что ж, он имеет право.
Но случилось другое: Азриэль воздел руки, и, несмотря на то что дверь оставалась надежно запертой, по дому пронесся ветер, фигура моего гостя сделалась почти прозрачной, закружилась на месте, отчего все детали и краски стали неразличимы, и… исчезла.
Словно зачарованный, не веря глазам, я наблюдал за происходящим, а потом вскочил и по-детски отчаянным жестом прижал к груди миску.
Азриэля нигде не было. Ветер стих так же внезапно, как налетел, но потом поднялся снова, только на этот раз горячий, словно разогретый жаром очага.
Азриэль стоял напротив огня и смотрел прямо на меня. На нем были все те же черные штаны и белая рубашка. За распахнутым воротом я отчетливо видел на груди густые черные волосы.
— Неужели я никогда не стану нефеш?! [3] — воскликнул он. — Неужели тело и душа мои никогда не сольются воедино?!
Я помнил, что означает это слово в переводе с древнееврейского.
Я усадил его. Он сказал, что способен пить воду, что все призраки и духи умеют поглощать жертвенные жидкости и ароматы. Вот откуда берут начало издревле известные рассказы о возлияниях, о воскурении фимиама, о сожжении жертвоприношений и дыме, поднимающемся от алтарей. Вода не только утолила его жажду, но, похоже, принесла ему умиротворение.
Он перебрался в одно из моих потрепанных, полуразвалившихся кожаных кресел и, не обращая внимания на трещины и дыры в обивке, удобно устроился, положив ноги на камни очага. Только сейчас я заметил, что башмаки моего гостя до сих пор не высохли.
Наконец я покончил с едой, убрал посуду и подошел к Азриэлю, держа в руках фотографию Эстер. Вокруг моего очага могло свободно расположиться человек шесть, но мы придвинулись поближе друг к другу. Он сидел спиной к столу и двери, а свое любимое, заляпанное чаем и кофе кресло с торчащими пружинами и широкими закругленными подлокотниками я поставил так, что позади оказался самый темный и теплый угол комнаты.
Я смотрел на Эстер. Портрет занимал половину страницы, ниже были изложены уже известные обстоятельства ее смерти. Повторить рассказ о них мы решили в связи с низвержением и гибелью Грегори Белкина.
— Ведь это он убил ее? — спросил я. — Она стала его первой жертвой?
— Да, — коротко ответил Азриэль.
Густые, нависающие и притом удивительно красивые брови соседствовали на его лице с нежным ртом — это поразительное сочетание особенно бросалось в глаза, когда он улыбался.
В ее смерти не было ничего странного. Белкин убил падчерицу.
— Это случилось в тот момент, когда я появился, — продолжал Азриэль. — Когда будто по зову великого мага я вышел из тьмы. Только никакого мага не было. Я оказался на улице Нью-Йорка и помчался вперед, но опоздал: ее жестоко убили прямо на моих глазах. Мне оставалось только уничтожить тех, кто поднял на нее руку.
— Троих мужчин? Тех, что зарубили Эстер Белкин?
Он промолчал. А я вспомнил, что бандитов убили их же ножами всего в полутора кварталах от места преступления. В тот день на Пятой авеню толпилось множество людей, но никому и в голову не пришло связать убийство троих бродяг со смертью прекрасной девушки в фешенебельном универмаге Генри Бенделя. И только спустя сутки экспертиза найденных ножей установила, что на всех трех была кровь Эстер и только на одном — кровь мертвых бродяг. Кто-то воспользовался им, чтобы отомстить убийцам.
— А мне тогда показалось, что смерть этих прихвостней была частью его замысла, — сказал я. — Что он избавился от сообщников, чтобы не мешали ему нанизывать одну ложь на другую. Ведь он заявил, что Эстер убили террористы.
— Нет, наемным убийцам предстояло просто исчезнуть и таким образом развязать ему руки. Но тут появился я и убил всех троих.
Азриэль взглянул на меня.
— Эстер заметила меня. Прежде чем ее увезла «скорая помощь», она увидела меня в окно и прошептала мое имя: «Азриэль…»
— Значит, тебя вызвала она.
— Нет, она не была колдуньей и не знала слов заклинания. Она не владела прахом. А я Служитель праха.
Он откинулся в кресле и, сжав челюсти, молча смотрел на огонь. Глаза его под густыми ресницами яростно горели.
Прошло много времени, прежде чем он вновь взглянул на меня и улыбнулся — невинно, совсем по-детски.