Последним с ней холодновато, но дружелюбно поговорил Шаса.
– Мы замечательно провели время, Гарри застрелил льва…
– О Боже, хоть ты, Шаса, не рассказывай мне об этом, я уже трижды прослушала про смерть несчастного зверя.
Через несколько минут они уже не знали, что еще сказать друг другу.
– Что ж, старушка, береги себя. Я видел ужасные снимки из Рэнда, но Деларей сейчас прочно взял положение дел в руки, – закончил Шаса. – Смотри не попади в неприятности.
– Не попаду, – пообещала она. – Ну, иди ужинать.
Шаса любил ужинать ровно в восемь, а сейчас было уже четыре минуты девятого. Она знала, что он уже переоделся и поглядывает на часы. Повесив трубку, Тара поняла, что муж не спросил, где она, что делает и когда собирается домой.
– Что ж, избавил меня от необходимости лгать, – утешала она себя.
Из спальни она видела двор гостиницы; в помещениях для слуг горел свет. Неожиданно ее охватило страшное одиночество, такое острое, что она серьезно задумалась о том, не пробраться ли во двор, к нему. Потребовалось усилие, чтобы отбросить это безумие, и тогда она снова сняла трубку и попросила оператора соединить ее с «Холмом Пака».
Ответил слуга с отчетливым южно-африканским выговором, и у Тары упало сердце. Было совершенно необходимо установить, по-прежнему ли безопасно в «Ривонии»». Ведь они могли угодить прямо в ловушку полиции.
– Нкози Маркус здесь? – спросила она.
– Нкози Маркуса нет, он ушел, миссус, – ответил слуга. – Вы миссус Тара?
– Да! Да!
Хотя она не помнила слугу, тот, должно быть, узнал ее голос. Она уже собиралась повесить трубку, когда Маркус Арчер заговорил обычным голосом:
– Простите, дорогая, за это мюзикхолльное представление, но тут на нас обрушилось небо. Все в панике: легавые действовали быстрее, чем мы ожидали. Насколько мне известно, уцелели только мы с Джо. Как наш добрый друг, его не взяли?
– Он в безопасности. Мы можем приехать в «Холм Пака»?
– Кажется, здесь они нас проглядели, но будьте очень осторожны. На всех дорогах полицейские посты.
Тара спала очень мало и встала рано, чтобы начать последнюю часть пути. Гостиничный повар приготовил для нее пакет с сэндвичами с говядиной и термос с горячим чаем, и они позавтракали в пути. Каждая остановка усиливала риск обнаружения и ареста, поэтому они остановились только для заправки и к полудню пересекли реку Ваал.
Тара с самого приезда в Трансвааль все искала подходящий момент, чтобы сказать Мозесу, но теперь поняла, что подходящего момента не будет – через несколько часов они окажутся на «Холме Пака». А после этого начнется смятение, и все они окажутся в большой опасности.
– Мозес, – решительно сказала она, глядя ему в затылок, – я больше не могу скрывать это от тебя. Должна сказать сейчас. Я ношу твоего ребенка.
Она видела, как его голова слегка дернулась, и на нее в зеркало посмотрели темные гипнотические глаза.
– Что ты будешь делать? – спросил он. Не интересуясь, уверена ли она, что именно он отец ребенка. Типично для него – но и никакой ответственности он на себя не принял. – Что ты будешь делать?
– Еще не знаю. Но найду способ сохранить его.
– Ты должна от него избавиться.
– Нет! – яростно воскликнула Тара. – Никогда! Он мой. Я позабочусь о нем.
Гама никак не прокомментировал ее выбор местоимения мужского рода.
– Родишь полукровку, – сказал он. – Ты готова к этому?
– Я что-нибудь придумаю, – упрямилась она.
– Я не смогу помогать тебе – совсем не смогу, – безжалостно продолжал он. – Ты понимаешь это?
– Нет, сможешь, – ответила она. – Ты можешь сказать, что доволен тем, что я ношу твоего сына, и что будешь его любить, как я люблю его отца.
– Любить? – переспросил он. – Это не африканское слово. В моем словаре такого слова нет.
– О Мозес, это неправда. Ты любишь свой народ.
– Я люблю народ в целом, а не отдельных индивидов. Я принес бы в жертву любого ради общего блага.
– Но наш сын, Мозес! Мы с тобой вдвоем сотворили нечто драгоценное. Разве ты ничего к нему не чувствуешь?
Она смотрела в зеркале на его глаза и увидела в них боль.
– Да, – признался он. – Конечно, чувствую. Но я должен гнать от себя такие чувства, чтобы они не ослабили мою решимость и не погубили нас обоих.
– Тогда я буду любить его за нас двоих, – негромко сказала она.
Как и предупредил Маркус Арчер, на дорогах было множество постов. На пути к большому индустриальному и горнодобывающему комплексу Витватерсранда их останавливали трижды, последний раз у «Хафвэй-хауса», но всякий раз их защищали шоферская форма и белое лицо и высокомерие Тары.
Тара думала, что Йоханнесбург будет похож на осажденный город, но единственным признаком чего-то необычного были дорожные посты и новые плакаты на углах. На копрах, мимо которых они проезжали, по-прежнему деловито вертелись колеса подъемников, а за изгородями виднелись черные шахтеры в резиновых сапогах и блестящих шлемах, толпами идущие к стволам.
Когда проезжали через центр Йоханнесбурга, улицы, как всегда, были забиты покупателями всех цветов кожи, и лица у них были оживленные и спокойные. Тара была разочарована. Она не знала, чего именно ждала, но надеялась увидеть хоть какие-то признаки того, что народ зашевелился.
– Нельзя ожидать слишком многого, – сказал Мозес, когда она пожаловалась, что ничего не изменилось. – Силы, противоборствующие нам крепки, как гранит, и в их распоряжении неограниченные ресурсы. Но это только начало – наш первый неуверенный шаг на пути к освобождению.
Они медленно проехали мимо «Холма Пака». Дом казался покинутым, во всяком случае, никаких следов присутствия полиции. Мозес остановил машину в роще акаций за зданием «Кантри-клаба» и оставил Тару, а сам вернулся пешком, желая окончательно убедиться, что они не попадут в полицейскую ловушку.
Через полчаса он вернулся.
– Все в порядке. Здесь Маркус, – сказал он, включая двигатель. «Кадиллак» двинулся обратно.
Маркус ждал их на веранде. Выглядел он усталым и измученным, и за то короткое время, что они с Тарой не виделись, сильно поседел.
Он провел их на длинную кухню и отошел к плите, чтобы приготовить ужин; за готовкой он рассказывал обо всем, что случилось в их отсутствие.
– Ответ полиции оказался таким массовым и немедленным, что наверняка был подготовлен заранее. Мы думали, что пройдет какое-то время, прежде чем они разберутся в обстановке и соберутся с силами. И надеялись использовать эту передышку, собрать массы для продолжения кампании неповиновения, чтобы движение набрало разгон и стало неостановимым, но нас ждали. На свободе осталось всего несколько руководителей, в числе этих счастливцев Мозес, а без них движение уже пошло на спад.