«Лучший из лучших» – роман, ослепительный, как фейерверк, и увлекательный, как путешествие в экзотические страны!
«Sunday Telegraph»
Уилбур Смит – в своей стихии. В жанре историко-приключенческого романа ему нет равных!
«Sunday Times»
Жестокая, завораживающая семейная сага, написанная с огромным мастерством и знанием деталей. Великолепно!
«Evening Standard»
Реалистичный и захватывающий роман с яркими, запоминающимися персонажами!
«Library Journal»
Моей жене, моей драгоценной Мохинисо, посвящается – с любовью и благодарностью за все волшебные годы нашей совместной жизни
Он казался каплей солнца, хотя никогда не знал дневного света. Он зародился в невообразимой подземной глубине, в самом сердце Земли, где раскаленная магма кипит от жара, сравнимого лишь с тем, что царит на поверхности Солнца. Жуткое пекло выжгло все, остались лишь неизменные атомы углерода, которые от давления, способного стереть в пыль горы, прилегли друг к другу так плотно, как ни в каком другом природном веществе. Медленная подземная река раскаленной лавы вынесла крохотный пузырек жидкого углерода через слабинку в земной коре, и он почти, но не совсем, достиг поверхности, когда поток лавы замедлил свое течение и наконец остановился.
За прошедшие с тех пор тысячелетия лава остыла, превратившись в крапчатый голубоватый камень из отдельных зерен, вплавленных в твердую основу. Это образование, никак не связанное с окружающими его породами, заполнило глубокий округлый колодец, диаметром почти в милю, похожий на воронку, горлышко которой затерялось в неведомых глубинах планеты.
В остывающей лаве пузырек чистейшего углерода претерпел еще более чудесное превращение – затвердев, он стал восьмигранным кристаллом совершенной геометрической формы, размером с завязь инжира. Адское пекло земного ядра выжгло все примеси, сделав его прозрачным и чистым, как лучи самого солнца. Подвергнутый немыслимому давлению, он так равномерно остыл, что внутри не образовалось ни трещинки, ни излома.
Он был само совершенство – холодный огонь, настолько белый, что при хорошем освещении казался ярко-голубым, – однако пламень спал беспробудным сном, запертый на многие века в полной темноте, и ни единый лучик света не проникал в его прозрачные глубины. Все эти миллионы лет до солнечного света было рукой подать – всего-то пара сотен футов, тончайшая пленка по сравнению с умопомрачительной бездной, откуда началось его путешествие на поверхность.
А теперь, за жалкие несколько лет из всех прошедших тысячелетий, слой земли над ним неутомимо откалывали по кусочкам, снимали слоями и разрубали на части слабосильные, но настырные существа, копошившиеся в земле, словно муравьи.
Предки этих созданий еще не возникли на планете, когда чистейший кристалл принял свою нынешнюю форму, однако сейчас их металлические орудия каждый день сотрясали давно уснувшие камни; с каждым днем колебания становились все сильнее, а толщина слоя земли, укрывавшего кристалл, сократилась с двухсот футов до ста, потом до пятидесяти, затем до десяти, до двух – и вот всего лишь несколько дюймов отделяют его от ослепительного солнечного света, который наконец зажжет дремлющий в нем огонь.
Майор Моррис Зуга Баллантайн стоял возле тросового подъемника на краю пропасти, которая когда-то была холмом, выступавшим над плоской и безжизненной равниной африканского континента.
Даже в нестерпимую жару Баллантайн закрывал шею шелковым платком, кончик которого торчал из застегнутой на все пуговицы фланелевой рубашки. Рубашку недавно выстирали и старательно выгладили, но никакая стирка не могла вытравить из насквозь пропитанной пылью ткани красноватый оттенок африканской почвы, которая становилась красной, словно сырое мясо, там, где в нее врезались обшитые железом колеса фургонов или лопаты землекопов. Ободранная горячими суховеями, почва поднималась в воздух густым облаком коралловой пыли, а от ливневых дождей стекала тягучими потоками кровавой грязи.
На карьере пыль окрашивала в охряно-красный цвет все и вся: шерсть собак и вьючных животных, одежду людей, волосы и кожу рук, равно как и хижины-развалюхи из гофрированного железа.
Лишь в зияющем провале, над которым стоял Зуга, красный уступал место желтизне дроздовой грудки. Почти идеально круглая, шириной чуть не в милю яма достигала местами двухсот футов глубины. Работавшие на дне люди казались крохотными насекомыми, вроде паучков, – только паучкам под силу сплести такую обширную сеть, что поблескивала серебристым облачком над всем карьером.
Задержавшись на минуту, Зуга снял широкополую шляпу – заостренная тулья потемнела, пропитанная потом и охряной пылью. Майор аккуратно промокнул испарину с гладкой и менее загорелой кожи ниже линии волос и брезгливо поморщился при виде мокрого алого пятна на шелковом платке.
Шляпа защищала густые кудри Баллантайна от немилосердно палящего африканского солнца, и они сохранили цвет дикого меда, а вот борода выгорела и стала бледно-золотистой, и годы добавили в нее серебряных нитей. Кожа потемнела и спеклась, словно корочка свежего хлеба, лишь на щеке оставался молочно-белый шрам: много лет назад ружье для охоты на слонов разорвалось прямо у лица майора. Возле глаз собрались мелкие морщинки – от привычки щуриться на дальние горизонты; глубокие складки прорезали лицо от носа до бороды – результат перенесенных тягот и пережитых разочарований.
Зуга смотрел в зияющий провал, и взгляд зеленых глаз затуманился от воспоминаний о светлых надеждах и радостных ожиданиях, которые привели его сюда – всего-то десять лет назад. То ли день прошел, то ли целая вечность.
О холме Колсберг-копи он впервые услышал, ступив из шлюпки на берег залива Роджер-Бей, над которым возвышалась прямоугольная громада Столовой горы. «На Колсберг-копи нашли алмазы, огромные, как картечь! Они там под ногами валяются, все сапоги об них протрешь!» От этих слов по коже побежали мурашки и встали дыбом волосы на затылке. В свете мгновенной вспышки интуитивного прозрения Зуга понял, что именно туда и приведет его судьба. Два года, тщетно потраченные в старой доброй Англии на отчаянные попытки получить финансовую поддержку для его великого плана освоения севера, стали преддверием этого момента. Дорога на север начинается именно в алмазных копях холма Колсберг.
У Баллантайна был всего один фургон, не хватало тягловых волов, но через сорок восемь часов повозка уже тащилась по вязким пескам, засыпавшим дорогу через Кейп-Флэтс; в шестистах милях к северу, ниже реки Вааль, лежал холм Колсберг.
Пожитки легко уместились в фургоне: не так уж много их и оставалось. Двенадцать лет погони за грандиозной мечтой истощили все запасы. Солидный гонорар за книгу, которую он написал после путешествия в неисследованные земли в низовьях реки Замбези, золото и слоновая кость, привезенные из охотничьих экспедиций в те же манящие райские края (увы, и в раю нашлись свои недостатки), – все ушло. Потрачены тысячи фунтов стерлингов, прожиты двенадцать полных разочарований лет, а заветная мечта затуманилась и поблекла, и единственное, что от нее осталось, – это ветхий обрывок пергамента с выцветающими чернилами, настолько потертый на сгибах, что пришлось наклеить его на плотную бумагу, чтобы не развалился окончательно. Это была концессия, которую Баллантайн лестью выудил у короля черных дикарей, дававшая право разработки всех минеральных богатств обширной, размером с Францию, внутренней области африканского континента сроком на одну тысячу лет. На этой огромной территории Зуга мыл красное самородное золото на выходах кварцевых пород.