– Думаю, нет, – сонно ответила Салина. – Он может не дать тебе того, что ты просишь, но вряд ли рассердится. А теперь спите, обе!
Кэти неподвижно лежала на спине, стиснув вытянутые вдоль тела руки в кулаки и глядя в светлый прямоугольник окна напротив.
«Господи, – молилась она, – пожалуйста, пусть он посмотрит на меня так, как смотрит на Салину, – хотя бы раз! Прошу тебя, Господи!»
Робин и Клинтон стояли рядом на темной веранде и смотрели в бархатное ночное небо Африки, усеянное звездами.
– Что ты думаешь о сыне Зуги? – Робин взяла мужа под руку.
– Сильный парень – и не только физически. – Клинтон вынул изо рта трубку и заглянул в нее. – Его фургон нагружен ящиками – длинными деревянными ящиками, с которых раскаленным железом выжгли маркировку.
– Ружья? – спросила Робин.
– Скорее всего.
– Закон не запрещает продавать оружие к северу от Лимпопо, – напомнила Робин. – А Лобенгуле они пригодятся для защиты.
– Тем не менее оружие есть оружие! Мне это не по душе. – Клинтон затянулся, выпуская облачка густого вонючего дыма.
Супруги замолчали.
– Он унаследовал от отца твердость и безжалостность, – наконец заговорила Робин.
– В этой стране иначе не выжить.
Робин вдруг вздрогнула и обхватила себя руками.
– Замерзла? – немедленно забеспокоился Клинтон.
– Нет. Так, что-то в дрожь бросило.
– Пойдем-ка спать.
– Еще минутку, Клинтон! Какая чудная ночь…
Он обнял ее за плечи.
– Иногда я так счастлив, что меня это пугает. Такое счастье не может длиться вечно.
От его слов в душе Робин сгустился плотный туман неясной тревоги, висевший над ней весь день, точно завеса дыма от лесного пожара. Ее охватило тяжелое предчувствие, что в их жизни что-то необратимо изменилось.
– Спаси нас, Господи! – прошептала она.
– Аминь! – тихо ответил Клинтон и повел жену в дом.
Внутри покрытой травой хижины было темно, узоры из переплетенных ветвей исчезали в темноте под высоким потолком, словно арки средневекового собора. Хижину освещал лишь маленький костер в глиняном очаге посередине. Одна из королевских жен подбросила в пламя пригоршню сушеных трав, и смолистые синие завитки дыма потянулись к невидимой крыше.
Возле костра, на низком глиняном помосте, покрытом толстым слоем шкур – шакальих, обезьяньих, лисьих и циветтовых, – восседал король.
Громадный, как гора, совершенно обнаженный и намазанный жиром, он сверкал, словно гигантская статуя Будды, вырезанная из цельной глыбы антрацита. Круглую, как пушечное ядро, голову охватывал обруч индуны. Мясистые плечи бугрились мышцами и жиром, но сложенные на коленях руки были неожиданно изящны, с узкими розовыми ладонями и длинными пальцами. Жирные груди висели над выпирающим животом – король старательно следил за своим весом. Под рукой всегда стояли горшки с густым пузырящимся пивом из проса и нарезанная кусками говядина с толстым слоем желтого жира. Каждые несколько минут в ответ на кивок или движение пальца короля одна из жен протягивала ему блюдо с едой. Король должен быть большим и упитанным – не зря Лобенгулу звали Великим Черным Слоном Матабелеленда. Его неторопливые движения были исполнены величия от сознания своего размера и положения. Несмотря на расплывшиеся черты, лицо оставалось привлекательным, умные глаза задумчиво светились – дикие зверства, которые были частью жизни каждого короля матабеле, не оставили заметного следа на внешности Лобенгулы.
«Мой народ ждет от меня силы и твердости. Всегда найдется кто-то, выискивающий малейший признак слабости в короле, как молодые львы высматривают слабину в черногривом вожаке стаи, – говорил Мзиликази сыну. – Смотри, мои цыплятки всюду следуют за мной, ожидая угощения». Он показал церемониальным королевским копьем на темные точки, медленно кружившие высоко в небе над холмами Табас-Индунас. «Когда стервятники улетят, от меня и пыли не останется».
Лобенгула хорошо усвоил урок отца, но жестоким не стал. Напротив, в изгибе губ проглядывала некоторая неуверенность в себе, в умных глазах проскальзывала тень сомнения, нерешительность человека, которого тянут во все стороны сразу, – человека, вынужденного покориться судьбе и не знающего, как вырваться из ее безжалостной хватки. Лобенгуле и в голову не могло прийти, что он унаследует престол короля. Он никогда не считался наследником: у него были старшие братья от матерей более благородных кровей и более высокого положения.
Король пристально смотрел на человека, сидевшего напротив, – великолепный воин с телом, закаленным долгими маршами и жестокими схватками, он ежедневно и тесно общался с простым народом, понимал нужды и чаяния людей; его преданность и мужество доказаны тысячи раз, в них невозможно сомневаться. Лобенгула и не сомневался – даже во время полуночных бдений, когда его грызли сомнения во всем. Тогда ему хотелось сбросить тяжкое бремя королевских обязанностей, переложить их на другие плечи и укрыться в тишине тайных пещер на холмах Матопо – в единственном месте, где он был когда-то счастлив.
Напротив короля сидел его единокровный брат: как и Лобенгула, он вел свою родословную от чистокровных зулусских предков. Мудрый и смелый принц из рода Кумало не знал сомнений.
«Именно такой человек должен быть королем», – подумал Лобенгула. От любви к брату перехватило горло, и он закашлялся. По мановению мизинца жена поднесла к его губам горшок пива. Он отхлебнул глоток.
– Я вижу тебя, Ганданг, – сказал король низким хриплым голосом, в котором прозвучала печаль: Лобенгула знал, что от судьбы не уйдешь. Он чувствовал себя человеком, в одиночестве пробирающимся через лес, где охотятся львы.
Приветствие короля позволило Гандангу прервать почтительное молчание. Индуна тихонько захлопал в ладоши, произнося ритуальные фразы восхваления короля. Лобенгула вспомнил давно прошедшие времена.
Его первым воспоминанием детства была дорога. Их гнали на север одетые в коричневые одежды люди верхом на каурых пони. Лобенгула помнил хлопки выстрелов, которых он не сразу научился бояться, терпкий и кислый запах порохового дыма, приносимый ветром, рыдания женщин, оплакивающих мертвых. Он шлепал за матерью, голый, как щенок, по жаре и пыли. Мать казалась такой высокой, мускулы на ее спине блестели от пота; Нинги, его младшая сестра, висела в лямке, захватив губами сосок матери и вцепившись крохотными ручонками в ее полные груди. Они карабкались по каменистым холмам, единственная повозка отца раскачивалась впереди – на ней ехала старшая жена Мзиликази и ее сын Нкулумане, наследник престола, на три года старше Лобенгулы. Все остальные шли пешком. Потом спина матери сморщилась, блестящая кожа обвисла, ребра стали выпирать наружу – мать похудела от голода, поток жирного молока иссяк, и Нинги плакала.
Именно тогда он впервые увидел Саалу в свете костра. Колонну беженцев догнал вернувшийся из набега отряд воинов. Они с криками и песнями принялись резать скот. Лобенгула отчетливо помнил, как горячий жир и кровавый мясной сок текли с подбородка и капали на обнаженную грудь, когда матабеле впервые за много дней и месяцев голода пировали мясом захваченного у белых людей скота. Когда мясо больше не лезло в раздувшийся живот, Лобенгула присоединился к любопытным принцам и принцессам матабеле, собравшимся в кружок вокруг пленников, но не принимал участия в насмешках и не тыкал пальцами.