— Ты готова накормить воинов, которые распинают твой народ? — спросил ее предводитель римских солдат.
— Господин мой, я угостила бы тебя амброзией олимпийских богов, — ответила Сарра, — позвала бы танцовщиц и музыкантов и наполнила бы нектаром золотые сосуды. Только помилуй этих детей дома отца моего.
Солдаты теперь смеялись так, как будто до этого они не смеялись никогда. Но делали это не злорадно и враждебно, лица их смягчились, и мы тоже увидели, как они устали.
Сарра подошла к ним и протянула поднос, и они взяли пироги, все четверо воинов, в том числе и тот злой солдат, который хотел забрать одного из нас. Он даже взял бурдюк с вином и отпил немного.
— Твое угощение лучше, чем нектар и амброзия, — сказал предводитель римлян. — Ты добрая женщина. Глядя на тебя, я вспоминаю свою бабушку. Если ты скажешь, что ни один из этих людей не является разбойником, если ты скажешь, что ни один из них не участвовал каким-либо образом в мятеже в Сепфорисе, я поверю тебе. И еще объясни мне, почему этот город пуст.
— Эти люди ни в чем не повинны, как они сами сообщили тебе, — отвечала ему старая женщина, отдавая поднос Иакову, потому что солдаты съели все пироги. — Они жили в Александрии семь лет. Они ремесленники, работают по камню, серебру и дереву. У меня есть их письмо, где они сообщают о своем намерении вернуться домой. А это дитя, моя племянница Мария — дочь римского солдата, который служит в Александрии, а его отец участвовал в походах на север.
Тетя Мария, хотя была не в силах стоять без помощи других, при этих словах слабо кивнула.
— Вот это письмо, я ношу его с собой. Оно пришло из Египта месяц назад, доставленное римской почтой. Прочитайте сами. Оно написано по-гречески, писцом с улицы Плотников. Взгляните.
Она вытащила из-за пазухи сложенный пергамент, тот самый пергамент, что мама посылала ей из Александрии. Я тогда ходил к писцу вместе с ней.
— Нет, не надо, — сказал солдат. — Мы должны были подавить этот мятеж, понимаешь? И полгорода сгорело в пожарах. Когда такое происходит, страдают все. И никому из вас эти мятежи не нужны. Посмотрите на эту деревню. Посмотрите на поля и сады. Это богатая земля, хорошая земля. Зачем бунтовать? А теперь половина Сепфориса в руинах, а работорговцы увозят с собой женщин и детей.
Один из его товарищей посмеивался, разговорчивый воин порывался что-то сказать. Но предводитель продолжал:
— Мятежники никогда не смогут объединить страну. Но они все равно провозглашают себя царями и надевают на головы короны. И мы получаем из Иерусалима известия, что там дела еще хуже. Вы, наверное, тоже знаете, что с юга к Иерусалиму уже подходит большая армия?
— Когда придет смерть к одному из нас, — промолвила старая женщина, — молись, чтобы души наши были завязаны в узел жизни в свете Господа.
Солдаты уставились на нее.
— И чтобы не выбросил Он наши души, как выбрасывает души тех, кто творит зло, как бы пращою, — договорила Сарра.
— Хорошая молитва, — сказал предводитель.
— А вино еще лучше, — улыбнулся один из его товарищей, передавая ему бурдюк.
Предводитель глотнул вина.
— Ох, хорошо, — сказал он. — У тебя действительно отменное вино.
— Неужели ты думаешь, что я дала бы тебе кислятины, когда речь идет о жизни моей семьи? — спросила его Сарра.
Римские воины снова засмеялись. Им нравилась эта старуха. Старший воин попытался отдать ей бурдюк, но она отказалась.
— Возьмите вино с собой, — сказала она. — Вам приходится выполнять нелегкую работу.
— Да, работа нелегкая, — вздохнул солдат. — Воевать — это одно. Казнить — совсем другое.
Во дворе повисло напряженное молчание. Предводитель воинов смотрел на нас и на Сарру, как будто взвешивал что-то, а потом произнес:
— Благодарю тебя, старая женщина, за твою доброту. Что же касается деревни, то пусть все останется как есть.
С этими словами он направил свою лошадь к воротам и выехал на улицу. Мы, все как один, поклонились ему.
Сарра обратилась к предводителю, и он остановился, чтобы выслушать ее.
— Да благословит тебя Господь и сохранит тебя! Да призрит на тебя Господь светлым лицом Своим и помилует тебя! Да обратит Господь лицо Свое на тебя и даст тебе мир!
Солдат задержал взгляд на старой женщине, не обращая внимания на лошадей, нетерпеливо перебирающих в пыли копытами, потом кивнул и улыбнулся.
И они уехали.
Как они появились, так и исчезли — с шумом и лязгом. После чего Назарет снова опустел и затих.
Ничто не двигалось, кроме цветов на зеленой лозе, что росла во дворе. И еле заметно шевелилась молодая листва на смоковнице, такая свежая!
В наступившей тишине слышно было, как воркуют голуби под крышей и поют вдалеке другие птицы.
Иосиф негромко спросил Иакова:
— Что ты видел с крыши?
Иаков ответил ему:
— Кресты, много крестов, по обеим сторонам дороги, идущей из Сепфориса. Людей я не разглядел, зато кресты видны хорошо. Не знаю, сколько людей распято. Может быть, пятьдесят.
— Все кончилось, — сказал Иосиф, и все разом задвигались и заговорили.
Женщины столпились вокруг Старой Сарры, взяли ее под руки, осыпали поцелуями и стали призывать нас, детей, чтобы мы подошли и поцеловали ее руку.
— Это Старая Сарра, — говорила нам моя мама. — Она — сестра матери моей матери. Все, все подойдите к Старой Сарре, — звала она нас. — Подойдите, я познакомлю вас.
Одежды Сарры запылились, но все равно были мягкие, а руки маленькие и такие же морщинистые, как лицо. Глаза, хоть и скрытые складками кожи, ярко блестели.
— А, Иисус бар Иосиф, — сказала она. — И мой Иаков! А это кто? Ну-ка, дайте-ка я сяду на свою скамейку под деревом, а вы все идите со мной, подходите ближе, я хочу разглядеть вас получше. Вот так, вот так. Ах, какой малыш, дай-ка я возьму его на руки!
Всю свою жизнь я слышал рассказы о Старой Сарре. Мне часто читали ее письма. Старая Сарра — это человек, в котором соединялся род моего отца и род моей мамы. Я не помню всех родственных связей, хотя мне повторяли их несчетное количество раз, но все равно: я знаю, что это так.
И вот все мы собрались под смоковницей, и я сидел у ног Старой Сарры. Вокруг нас перемешались солнечный свет и тень. Воздух был чист и прохладен.
Старые большие камни, которыми был вымощен двор, настолько истерлись, что на них уже не видно было следов орудий каменщика. Виноградная лоза, усыпанная белыми цветками, подрагивающими на ветру, очаровала меня. По сравнению с Александрией в Назарете было удивительно просторно, и все предметы здесь казались мягкими.
Мужчины занялись животными. Старшие мальчики стали заносить вещи в дом. Я думал помочь мужчинам, но мне хотелось послушать, что говорит Старая Сарра.