Вышли из казино.
У самого входа в образе двух больших амфор стояли газовые фонари, освещая большую тумбу с георгинами. А далее располагался уютный сквер с лавочками, на которых сидело несколько посетителей. Полумрак и разросшиеся магнолии, обступившие сквер, создавали иллюзию одиночества. Надо полагать, весьма удобное место, чтобы пустить пулю в лоб сразу после того, как проиграешь родовое имение.
За сквером, подсвеченные фонарями, возвышавшимися на аллее, стояли несколько карет, выстроившихся в ряд. Крайняя была золоченая, запряженная шестеркой лошадей вороной масти. Кони, видать, застоявшись, нетерпеливо перебирали ногами, слегка потряхивая длинными гривами.
Обогнув клумбу, Варнаховский с Элиз направились прямо к золоченой карете.
– Куды теперь, ваше благородь? – спросил извозчик, заприметив подошедшего хозяина.
– Сколько ты здесь живешь, Евдоким? – весело спросил Леонид.
– Почитай уже три года.
– Вот видишь, три года… Тебе бы, сударь, вовсю по-французски надобно калякать, а ты все «куды» да «куды»! Вот что, – Варнаховский сделался неожиданно серьезным, – помнишь тот дом, куда ты меня вчера отвозил?
– А то как же, ваш бродь! – энергично отозвался казак. – Там барышня такая полнотелая была, – мечтательно протянул он. – На нашу казачку похожа. Я бы такую…
– Но-но! Ты у меня не очень-то, – погрозил Леонид тростью. – Тут все-таки дама.
– Э-эх!.. Оно как-то само срывается, – обескураженно протянул извозчик.
– Ты бы, братец, хороших манер, что ли, поднабрался. Глядишь, и охмурил бы какую-нибудь графиню, а то и герцогиню, – проговорил Варнаховский, открывая дверцу перед Элиз.
Подобрав полы платья, барышня вошла в карету. За ней взобрался Леонид, расположившись рядышком. Почувствовал, как по телу прошла горячая волна, когда случайно дотронулся до ее колен. В ответ лукавая девичья улыбка.
– Хе-хе! Скажете тоже, – просиял от удовольствия казак.
– Ну, чего стоишь, братец? Трогай!
– Пошли, родимые!
Карета, преодолев полосу света, свернула под тень разросшихся кипарисов и покатилась в сторону городского пляжа. Лошадки, будто разминаясь перед дальней дорогой, высоко подбрасывали ноги, и кучер всякий раз придерживал рысаков, опасаясь, что могут перейти на галоп.
Повозка остановилась около небольшого дома, спрятавшегося в густом саду, через сплетенные ветки яблонь просматривались угловые окна, ярко полыхавшие. За невысоким забором предостерегающе затявкала собака. Леонид сошел с повозки и зашагал к дому. Скрипнула входная дверь, и с керосиновой лампой на высокий порожец вышел лысый худой мужчина в длинной рубахе навыпуск.
– Кто тут? – строго спросил он, осветив керосиновой лампой узкую садовую дорожку.
Рассеивающийся луч упал на стоявшего в саду Варнаховского.
– А я уже думал, ты не подойдешь, – с некоторым облегчением сказал хозяин дома, опуская керосиновую лампу.
От внимательного взгляда Леонида не укрылось, как свободная рука хозяина скользнула к поясу, за которым просматривались угловатые очертания револьвера.
– Были срочные дела… – неопределенно ответил Варнаховский, терпеливо ожидая приглашения проследовать в дом.
Мужчину звали Валерий Михеевич Христофоров. Родом он был из мелких саратовских дворян, коим на роду написано, не жалея живота своего, служить царю-батюшке. Возможно, то же самое ожидало бы и Валерия, если бы у отрока вдруг не открылся талант к искусству: все свое время он проводил в рисовании девок, хороводивших на лугу, мужиков, занимавшихся плотницким ремеслом; дерущихся подле кабака бродяг; ребятишек, играющих в салки. Получалось чудно и умело, что вызывало немалое изумление у всех, кто видел его наброски. Дарование сына не доставляло радости лишь его отцу, который чаял, чтобы отпрыск продолжал семейное военное ремесло. Потому вскоре он был определен в кадетский корпус для подготовки к военной карьере. Именно там Валерий Христофоров впервые принялся рисовать старинные монеты, которые выходили у него на удивление ладно. И вместо занятий по военному делу он предпочитал шлифовать искусство гравировки.
Вопреки желанию отца видеть сына в юнкерском училище, Валерий Христофоров занялся художественным промыслом, изготавливая на заказ различные античные поделки, что приносило ему весьма существенный доход. Но творческая душа требовала иного. Именно в это время Валерий Христофоров устроился на Императорский монетный двор, где шлифовал свое мастерство в изготовлении монетных печатей.
Неизвестно, какой бы крендель вывернула судьба, если бы не вмешался случай. Однажды он приобрел монету времен Римской империи у известного коллекционера – барона Александра фон Каульбарса. На первый взгляд, римский золотой ауреус выглядел подлинным: на лицевой стороне была изображена голова богини Венеры, а позади ее стоял сын Купидон; на оборотной стороне – предметы греческого обихода. Только всмотревшись, рядом с амфорами можно было распознать туфли, в которых любили щеголять модницы прошлого столетия. Валерий Христофоров попытался вернуть фальшивую монету обратно, но барон категорически отказался ее брать, заявив:
– Не следует быть таким простаком!
Самолюбивый Валерий Христофоров решил отомстить обидчику. Он принялся скупать золотые монеты, которые имели широкое хождение и достать которые не представляло особой сложности. После чего принялся переплавлять их по античным образцам и через подставных лиц продавать их барону как настоящие. А когда у того собралась достаточная коллекция и он решил выставить ее на обзор публики, известный эксперт, пришедший на выставку, определил, что все приобретения являются фальшивыми. Барон обращался ко многим экспертам, но все в один голос говорили одно:
– Искусная подделка!
Так что месть удалась. Но Валерий Христофоров настолько вошел во вкус, что успешно принялся производить монеты российской императорской чеканки, имевшие в Европе большое хождение. Пренебрегая конспирацией, фальшивомонетчик чеканил деньги в собственном имении, которое располагалось как раз напротив полицейского участка. Нередко на бокал марочного французского вина к нему заглядывал исправник, совершенно не подозревая о том, что в нескольких саженях от него творятся противузаконные деяния.
Разоблачен Валерий Христофоров был совершенно случайно, как это нередко и бывает, из-за собственной нерадивости. Однажды он оставил в сюртуке штамп на полтину и, пребывая крепко во хмелю, расплатился им в корчме за штоф водки. По тишине, тотчас образовавшейся вокруг, он понял, что случилось непоправимое.
В эту ночь он в имении не ночевал: собрав кое-какие сбережения, немедленно тайком отправился в Европу, где впоследствии стал промышлять куда более безобидными делами: изготавливал фальшивые паспорта европейских стран. Причем принимал он клиентов не с кондачка, а только после солидной рекомендации. Так что Леонид со своей спутницей входил в число доверенных лиц.