Поцелуй Кости, несомненно, был совершенно невинным. И вызванным не порывом страсти и вожделения, равно как и греховной похоти, а всего-то нежностью и восхищением. Однако это имело для него неожиданные последствия…
– Никогда! – Марта вскинула на него негодующий взор и отпрянула едва ли не на сажень. – Никогда больше не делайте этого!
– Почему? – невинно спросил Костя. – Я же по-дружески.
– Даже по-дружески не делайте этого, – взор Марты продолжал пылать негодованием. – Я вам запрещаю…
– Но отчего же?
– Оттого, – услышал он отрывистое в ответ.
Да, подобного рода ответы весьма часты от женщин.
«Но почему?» – спрашиваем мы, когда нам дают от ворот поворот.
«Потому», – отвечают нам они, вкладывая в абстрактный ответ одним им известный смысл. Лишь по прошествии многих лет мы начинаем понимать, что имелось в виду под этим «потому»…
– Простите, – Косте было неловко, но он взял себя в руки. Кроме того, надлежало рассказать Марте о Пантелее. И он рассказал.
– Значит, вы оба учитесь в Технологическом институте? – в задумчивости спросила она.
– Да, – ответил Костя.
– И этот Пантелей имеет опыт революционной работы?
– Именно так. Он был членом кружка Павла Точисского «Товарищество Санкт-Петербургских мастеровых», – ответил Костя, радуясь тому, что Марта больше не злится на него.
– Это хорошо, – девушка продолжала думать о чем-то своем. – Устройте мне с ним встречу.
Костя устроил.
Марта долго беседовала с Пантелеем и, кажется, осталась довольна новым знакомством. По крайней мере, она вполне дружелюбно смотрела на Костю и даже согласилась пойти с ним в кондитерскую Пфайфера близ Александрийского театра, чтобы отведать пирожных.
На входе в кондитерскую они столкнулись с импозантным господином в цилиндре и усах, закрученных вверх. Именно таких вот мужчин печатают на рекламных плакатах и проспектах и на наклейках мужских одеколонов. По осанке господин в цилиндре и усах, неоспоримо, являлся бывшим военным, хотя и был одет в цивильный костюм новейшего модного покроя. Усатый господин принес извинения Марте, посмотрев на Костю, учтиво приподнял цилиндр и, вежливо пропустив их, вышел. На его лице играла легкая усмешка.
– Не люблю военных, – заметила Марта, когда импозантный господин в усах скрылся из виду.
– Я тоже, – ответил Костя, хотя до самого последнего времени просто не знал, как он относится к военным.
Они ели мороженое и бисквиты. Марта была весела и сказала, что сочинила проект прокламации, которую необходимо размножить на гектографе.
– Ты сможешь это сделать? – спросила она Костю.
Тот вначале хотел пожать плечами и беспечно ответить: «Не знаю». Но дело революции требовало более серьезного подхода к себе, поэтому он честно посмотрел девушке в глаза и твердо ответил:
– Сумею.
Где он возьмет гектограф, Костя покуда не знал. Но он решил, что найдет его непременно.
– Тогда держи…
Марта полезла в ридикюль, но текста прокламации там не оказалось.
– Где же она? – спросила она, скорее, саму себя.
– Кто?
– Прокламация.
– Потеряла? – с тревогой спросил Костя, неожиданно для себя перейдя на «ты».
– Я никогда ничего не теряю, запомни, – скорее прошипела, нежели прошептала Марта и посмотрела по сторонам. Самым ближним к ним посетителем кондитерской, а он сидел за столиком не менее чем в полусажени от них, был пожилой человек в доисторическом сюртуке, усиленно поедающий шоколад и конфекты (очевидно, в детстве ему недоставало сладкого, вот он и наверстывал упущенное, став взрослым). Достать ридикюль Марты, – даже если бы его рука, как у андроида, телескопически вытягивалась вдвое, – у сладкоежки не было никакой возможности.
– Ч-черт, – вырвалось у Марты. Она вспомнила импозантного господина в цилиндре и с усами, с которым они столкнулись на входе. – Вот черт! Это он!
– Кто он? – не понял Костя.
Но Марта лишь прикусила губу.
Ее задержали при выходе из кондитерской. Вернее, пытались задержать. И тут Костик, изловчившись, бросился прямо под ноги жандарму. Тот, не удержавшись, повалился на мостовую, увлекая Марту, которую продолжал держать за руку. Но девушка вырвалась и, проворной ящерицей увернувшись от второго жандарма, со всех ног бросилась бежать. А бегала она быстро…
* * *
ОТ ВНОВЬ СОЗДАННОГО ИСПОЛНИТЕЛЬНОГО КОМИТЕТА ПАРТИИ «НАРОДНАЯ ВОЛЯ»
Мы обращаемся ко всем честным гражданам России, кому дорога свобода и не безразлична судьба ее многострадального народа, задавленного ярмом деспотизма. Это ярмо олицетворяет собой Александр Третий, царствование которого от самого начала и по сей день является пропитанным лицемерием и ложью. За протест против деспотизма – каторга. За борьбу против гнусной лжи царя – виселица. Так преследуется свободомыслие и стремление к свободе царем-миротворцем. МИРОТВОРЕЦ… Вот вам еще один пример лицемерия царя Александра Третьего. Его правление насквозь пропитано уничтожением всего, чем жил и хочет жить народ. И направлено на поддержание класса, который грабит и угнетает народ и искореняет в России все чистое и честное, всей душою преданное народу.
Кто главный преступник узурпации народной власти?
Кто главный угнетатель народных масс?
Кто главный столп реакции и судебных убийств радетелей народа?
Кто главный виновник страданий сотен и сотен замученных и вопиющих об отмщении?
Он! Александр Третий!
Он, бесспорно, заслуживает смертной казни, за кровь, им пролитую, за муки, им причиненные. И эта казнь придет, ибо она неминуема. Она не за горами. И тогда ближе станет торжество свободы и справедливости, когда народ скинет ярмо царизма и сам начнет строить свою жизнь по справедливым законам. А до тех пор – борьба! Нескончаемая борьба не на жизнь, а на смерть! И пока в нас течет хотя бы капля крови, пока на обломках самодержавия не взовьется светлое знамя народной свободы, пока воля народа не сделается законом всей жизни многострадальной России, мы будем сражаться. До последнего вздоха.
Санкт-Петербург, 22 июля 1888 г.
Оторвавшись от чтения прокламации, подполковник Охранного отделения Департамента полиции Степан Яковлевич Голубовский с интересом посмотрел на Костю.
– Ну, как тебе это?
– Я бы просил обращаться ко мне на «вы»! – вскинул голову непреклонный Костик.
– Прошу прощения, – Степан Яковлевич, дабы убедить собеседника в искренности раскаяния, даже приложил руку к груди. – Ну, так как вам такая бумаженция? Вернее, ее содержание? Впечатляет, не правда ли?