– Ну, это никуда не годится…
– Мало, конечно, на семью…
– Известное дело, мало. Чем детей-то кормить?
– Ну, это их не забо-отит…
– Их собственные прибыля заботят.
– Верно…
Пять минут первого в арку, ведущую к зданию Волжско-Камского коммерческого банка, въехала открытая коляска. Седок приказал извозчику ждать и степенно вышел из коляски. Это был пожилой немец, родом из какой-нибудь Тюрингии, Вестфалии или Вюртемберга. Что он немец, само за себя говорило его платье: на нем был длинный сюртук, скорее похожий на кафтан, пикейный воротник, башмаки с серебряными пряжками и круглая шляпа.
Немец вошел в банк, неся перед собою огромный кожаный чемодан, перетянутый ремнями. Чемодан был пуст, поскольку ремни ослабленно болтались, и нес его немец легко. Мужики, стоящие возле хлебных амбаров, увлеченные разговором, похоже, не обратили на иноземца никакого внимания.
– Я есть Вegunstigte [6] Фертинант фон Геккерн, – заявил он банковскому клерку, вскочившему со своего места на звон дверного колокольца. – Я пришел eine Zahlung erhalten [7] .
– Что, прошу прощения? – переспросил клерк.
– Я… это… пришель палучит тенги по аккретитиф! – коверкая русский язык, медленно произнес немец.
– И какова сумма? – вежливо поинтересовался клерк.
– Цфай… э-э, тфа миллион руппель, – ответил Фердинанд фон Геккерн.
Клерк кашлянул:
– Прошу прощения, наш банк предупрежден вами о столь значительной выплате?
– О, я, я! Та! Ко-неш-но, претупрештен! Оп этом… э-э… снайт херр Пурунтукофф.
– Первый заместитель управляющего банком господин Бурундуков? – на всякий случай уточнил клерк.
– Та, та, – с улыбкой подтвердил немец, – херр Пурунтукофф. – Он снайт, снайт…
Зубы для богатого немца у него были плоховаты…
– Тогда все в порядке, – улыбкой на улыбку ответил клерк. – Присядьте, пожалуйста.
Сидеть пришлось довольно продолжительное время, так как сумма в два миллиона рублей не малая. Таковую редко кто снимает за раз, и это в банке событие. Даже в таком, как Волжско-Камский, одном из самых крупных банков в Российской империи. Кроме того, деньги любят счет, а посчитать два миллиона, пусть даже и в пачках, заклеенных бандеролями, – дело весьма не шуточное.
Наконец, деньги были сосчитаны, пересчитаны и на глазах немца уложены в чемодан. Два миллиона рублей минус проценты за получение наличных по аккредитиву.
Закрыв чемодан на защелки и перетянув его ремнями, фон Геккерн улыбнулся.
– Мошно фас попросит? – спросил он клерка.
– Конечно, – ответил клерк. И, улыбаясь, добавил: – Такому клиенту, как вы, все можно.
– Ви не могли пы позват… э-э… исфосщик?
– Извозчика?
– Та, та. Штопы он помок мне нести щемотан.
– Давайте я помогу, господин фон Геккерн, – ответил клерк. – Мне не трудно…
– Он тяшелый! – ответил немец.
– Ну, если бы ваш чемодан был набит камнями или железом, то да, он был бы тяжелым, – с легким смешком сказал банковский служащий. – В данном же случае в нем деньги, а это совсем иная тяжесть. Ей-богу, мне будет не трудно помочь вам…
– Трутно не трутно, не ф этом тело, – произнес фон Геккерн, не позволив, чтобы ему помог клерк. И добавил: – Просто каштый толжен заниматца сфоим телом. Ви – оформтяйт пумаги и принимайт клиэнт, а исфосщик – упрафляйт лошать и таскайт тяшести.
– Что ж, все правильно, – вынужден был согласиться с мнением немца банковский клерк. Да и как было не согласиться, ежели высказанное мнение было верным. Немцы – они народ правильный…
Клерк сходил во двор и вернулся с заспанным извозчиком. Крякнув для проформы, тот поднял чемодан и потащил к выходу. И тут в банк вошел Лука.
– Всем стоять на месте! – громко скомандовал он и взвел курок револьвера, который держал в руке. – Предупреждаю один раз: кто пошевелится, буду стрелять! Руки за голову!
– Што происхотит? – недоуменно спросил немец, обращаясь к банковскому служащему.
– Н-не знаю, – заплетающимся языком произнес клерк и положил обе ладони на затылок.
– Ты что, русского языка не понимаешь? – спросил Лука немца. – Я сказал – руки за голову!
– Я не понимайт фаших трепофаний! – дерзко ответил фон Геккерн и посмотрел прямо в глаза Луке.
– Немец, что ли? – спросил Лука.
– Я ест Фертинант Вильгельм Карл фон Геккерн, поттаный его феличества кайзера феликой германской империй Фильгельма Фторого из феликого рота Гогенцоллерноф, – гордо вскинув подбородок, ответил немец. – А што фас ф этом не устраифайт?
– Не устраивает то, что вы не поднимаете руки, – ответил Лука. – Впрочем, как подданному германской империи я могу сделать для вас исключение. А ты что, глухой? – обратился он к извозчику.
– Никак нет, – по-военному ответил тот.
– Тогда заведи руки за голову, – покачал стволом револьвера Лука.
– Не могу, – ответил извозчик.
– Это почему?
– Так… у меня в руках… это… чемодан господина немца, – простецки ответил извозчик.
– А вот чемодан давай сюда, – криво усмехнулся Лука. И, видя, что извозчик медлит, крикнул тоном, не предвещающим ничего хорошего: – Живо передал мне чемодан!
Извозчик вжал голову в плечи и, сделав шаг вперед, послушно протянул чемодан.
Лука тоже сделал шаг вперед, чтобы принять тяжелый чемодан, и на мгновение опустил на него взор. Этого мгновения хватило, чтобы извозчик, выпустив чемодан из рук, схватился обеими руками за правую руку Луки с зажатым в ней револьвером, ловким приемом вывернул ее и завел за спину. Револьвер со стуком упал на пол. Извозчик носком сапога отпихнул его подальше.
Лука взвыл от боли и согнулся вперед.
– Ладно, не притворяйся, господин Лука, или как там тебя? – весело произнес «извозчик». – Не так уж тебе и больно!
– Браво, ротмистр! – отворилась настежь дверь кабинета, которая оставалась полуоткрытой все время, покуда шел акт с участием немца, извозчика и Луки. Ежели бы что-то пошло не так, то из этого проема выстрелили бы в Луку сразу из двух стволов: револьвера системы Эмиля Нагана, что принадлежал помощнику полицеймейстера, и старенького, но надежного пятизарядного «паттерсона» пристава Четвертой полицейской части.
Из кабинета вышли помощник полицеймейстера губернский секретарь Николай Людвигович Розенштейн, пристав Четвертой полицейской части Краснобородов, его помощник Полупанов, тот самый, что вечером прошлого дня доставил задержанного Ленчика в участок, и… сам Ленчик. Руки его не были связаны, и вообще, смотрелся он скорее участвующим во всем происходящем, нежели прибывшим сюда по принуждению и чужой воле.