Затем Их Высочества вышли в народ…
– Слава! Слава! – послышались в толпе крики, производимые по отмашке городского головы. В воздух снова полетели головные уборы…
Затем все пошло по утвержденной загодя программе: посещение главного нижегородского собора, краткое молебствие, приложение великих князей к кресту и посещение усыпальницы великих князей нижегородских. Затем пешком через Благовещенскую площадь – в детский приют, ибо что есть будущее империи? Конечно же, дети.
Затем состоялся завтрак в губернаторском дворце – с митрополитом, городским головой и прочими начальствующими лицами. И прибытие на пристань возле плашкоутного моста через Оку, где уже стояли готовые к отправлению пароходы «Ярославль» и «Межень».
На пристани великий князь Михаил Николаевич осчастливил словами и взглядами начальника речной полиции, выразил благодарность губернатору и городскому голове и под многократное «ура» ступил на палубу «Ярославля». Случилось это в час дня пополудни. У Подновья, Кстова, Кадниц, в Работках и Васильсурске остановок не было. Великие князья здоровались с народом, собравшимся на берегу, приветственными взмахами рук и учтивыми кивками. Следующая остановка намечалась только в Козмодемьянске…
«Вначале для помещения выставки предполагалось выстроить новые здания, но так как по смете выходило, что сия постройка поглотит все выделенные на выставку средства, то было решено использовать для выставки здания бывшего Монетного двора, где находились мастерские Екатеринбургско-Тюменской железной дороги. Благодаря решению министра путей сообщения здания бывшего Монетного двора были уступлены для выставки…»
Не то…
«Первоначально было признано необходимым разделить выставку на пять отделов, но оказалось, что число отделов, по характеру экспонатов, должно быть увеличено. Вследствие этого образовалось двенадцать отделов: 1) естественно-исторический, 2) географический, 3) антропологический, этнографический и археологический, 4) горный и горнозаводской, 5)…»
Опять не то…
Долгоруков отложил «Екатеринбургские губернские ведомости» и взял «Нижегородские»:
«Вчера Их Высочества великие князья Михаил Николаевич и Сергей Михайлович изволили прибыть в наш город. По прибытии на станцию Их Высочества были встречены…»
– Что, нашел что-нибудь?
Сева поднял голову:
– Нашел.
– И что там пишут? – снова спросил Огонь-Догановский.
– А там пишут, что Михаил Николаевич с Сергеем Михайловичем уже проехали Нижний. И на сей час, верно, уже прошли Чебоксары, – как-то нервически ответил Всеволод Аркадьевич.
– И что?
– А то, что они вот-вот будут в Казани, а от Африканыча нет ни слуху, ни духу…
– Ты что, обеспокоен? – поднял брови Алексей Васильевич. Это означало, что он был крайне удивлен. Ибо Долгоруков настолько мог владеть собой, что особого беспокойства и треволнений за ним никто и никогда не замечал.
– Да, – коротко ответил Сева.
– А вот это ты зря, – констатировал Огонь-Догановский. – Если бы было что не так, Африканыч давно бы дал знать.
– Так-то оно так, – в задумчивости протянул Долгоруков. – Но время, старик, поджимает…
Ленчик, ежедневно ходивший на телеграф, опять вернулся ни с чем.
– Вестей от Африканыча нет, – угрюмо сообщил он.
Сева поднялся с кресла и стал ходить по комнате.
– Успокойся, – сказал ему Огонь-Догановский. – Что с тобой? Просто не узнаю тебя.
– Ладно, – выдохнул Долгоруков. – Будем ждать…
На следующий день Всеволод Аркадьевич узнал из газет, что Их Высочества великие князья Михаил Николаевич и Сергей Михайлович посетили славный город Козмодемьянск, иллюминированный и покрытый флагами и цветами от основания и до маковки. И что более остановок до самой Казани уже не будет. На берегу славного Козмодемьянска высоких путешественников встречала толпа народу числом в десять тысяч человек, беспрестанно кричащая «ура»; казанский губернатор Андриевский с хлебом-солью и городской голова славного города с огромной стерлядью. На рассвете дня сегодняшнего пароходы «Ярославль» и «Межень» миновали Чебоксары, и восьмого июня ожидается их прибытие в Казань.
– Что ж, будем надеяться, что покупать «Карла Пятого» великий князь будет не сейчас, – невесело ухмыльнувшись, сказал Долгоруков.
– Ну, конечно, не сейчас, – поддержал его Огонь-Догановский. – А на обратном пути.
Пришедший же с телеграфа опять без хороших вестей Ленчик ободряюще улыбнулся.
* * *
С собирателем старины Лихачевым Всеволод Аркадьевич встречался еще дважды.
Первый раз он заявился к нему с запонкой, отобранной у Африканыча. Той самой, которую Неофитов счастливо выиграл в лотерею-аллегри.
– Вы сказали, что я могу прийти к вам, если у меня возникнут какие-либо вопросы, – сказал Долгоруков после взаимного приветствия, пожимая вялую руку Андрея Федоровича. – Таковые вопросы у меня возникли.
– Слушаю вас, – ответил Лихачев.
И Сева вынул из жилетного кармана запонку:
– Вот, приобрел по случаю у одного знакомого. Говорят, вещь старинная, но я не уверен.
– Но все же приобрели? – заметил Лихачев, принимая из рук Всеволода Аркадьевича запонку.
– Приобрел, – сказал Сева.
– Ну что ж, – после молчания, в течение которого собиратель старины внимательно разглядывал запонку, произнес Лихачев. – Поздравляю. Вещь и вправду старинная и весьма ценная.
– Правда? – обрадовался Долгоруков.
– Да, – подтвердил Андрей Федорович. – Можете не сомневаться.
– Слава богу, – облегченно выдохнул Сева. – А то ведь я покуда не очень разбираюсь в старинных вещах. И мне, бывает, нужна помощь опытного специалиста…
– Всегда к вашим услугам, – мягко улыбнулся Андрей Федорович. – А как дело с картинами?
– Изучаю, – быстро ответил Долгоруков. – Пока наших, русских мастеров, как вы мне и советовали.
Андрей Федорович посмотрел на Севу:
– А знаете, я готов устроить вам почин.
– Что вы хотите этим сказать? – улыбнулся Всеволод.
– Я готов уступить вам одну из работ Шишкина.
– Да вы что?! – воскликнул Долгоруков.
– Да. Я хочу предложить вам купить у меня один из этюдов Ивана Ивановича. Не возражаете?
– Да помилуйте… – Сева положительно задохнулся от восторга. – Как я могу возражать?!
Этюд был великолепен и назывался «Ручей в лесу». В лесной чаще, темной и заросшей, меж двух крупных камней и нескольких мелких извилистой лентой сбегал ручей. Не проистекал или струился, а именно бежал – так мастерски был написан Шишкиным этот этюд.