– Вашими молитвами, – буркнул Андрей. – В этой стране половина населения уже отсидела, а вторая готова сесть в любой момент. Вы, насколько я понимаю, в свое время активно приложили к этому руку. И вы же теперь удивляетесь.
– Не ершитесь, Андрей Юрьевич, – попросил Стрельников. – Чем старательнее вы демонстрируете зубы, тем сильнее кажется, что вы меня просто-напросто боитесь.
– Не боюсь, – сказал Андрей, зная, что лжет, и оттого злясь намного сильнее, чем следовало бы. – Просто опасаюсь. Это как с электрическим током: бояться его глупо, но еще глупее хвататься за оголенный провод, чтобы доказать окружающим, какой ты смельчак.
– В высшей степени разумная позиция, – одобрил Стрельников. – Только… – Он оборвал себя и какое-то время молчал, глубоко затягиваясь сигарой. Дым быстро таял в прозрачном утреннем воздухе, частично забивая тяжелый, кислый дух тротиловой гари, которым разило из многочисленных воронок. – Вот вы спросили, к чему я клоню, – снова заговорил Виктор Павлович. – То есть, иначе говоря, что за игру я веду, в чем тут подвох. А подвоха-то никакого и нет! Просто я, как приличный человек, чувствую ответственность за то, что втравил вас и в особенности нашего юного друга в это приключение, которое с большой степенью вероятности может закончиться крайне нежелательным для нас образом.
– Об этом следовало думать раньше, – сказал Андрей. В руках у него была жестяная кружка с чаем. Чай уже немного остыл, больше не грозя ошпарить пищевод сверху донизу, и Липский сделал большой глоток. Чай оказался крепким и чересчур сладким; он ощутимо отдавал березовым веником, воскрешая в памяти времена срочной службы и наводя на мысль, что интенданты силовых структур закупают для своих продовольственных складов какой-то особый, нигде более не используемый сорт чайного листа. – Меня лично никто сюда на аркане не тащил, а что до Евгения, то тут я полностью разделяю вашу точку зрения: как бы горячо ни было здесь, в Москве он находился бы в куда большей опасности. В его случае вся вина лежит на этом старом подонке Прохорове. С того момента, как он передал мальчишке карту, судьба парня была предопределена так же верно, как если бы он очутился в пионерском лагере где-нибудь под Брестом в июне сорок первого. И то обстоятельство, что миллионы его сверстников живут, не зная горя, в полном достатке и без малейшего намека на какую-то угрозу их жизни и здоровью, ничегошеньки для него лично не меняет. Кроме того, есть еще и другие – в Афганистане, в Африке… да и в России, если уж на то пошло.
– М-да, – неопределенно молвил Виктор Павлович.
Под воздействием этого коротенького междометия с Андрея мигом слетел весь ораторский пыл.
– К сожалению, – сказал он, – для матери парня все эти аргументы не стоят выеденного яйца. Если она узнает, если только заподозрит, как на самом деле выглядела эта летняя увеселительная прогулка, это будет… Нет, я даже думать боюсь, что это будет.
– Мне бы ваши проблемы, – усмехнулся Стрельников. – Поверьте, думать сейчас следует не об этом. С учетом обстоятельств, боюсь, неприятное объяснение с госпожой Соколкиной – самая меньшая из неприятностей, которые нас с вами подстерегают. Разговор о терзающих меня угрызениях совести затеян не напрасно. Я совершил главную, роковую ошибку, на протяжении истории человечества сгубившую сотни армий и полководцев: недооценил противника. В результате мы имеем то, что имеем: плотное кольцо осады, минимум боеприпасов и продовольствия и полное отсутствие путей отхода. На их стороне численное превосходство, они лучше экипированы – отчасти за наш счет, поскольку основная часть нашего снаряжения, оставленная на берегу бухты, несомненно, захвачена ими в качестве трофеев. У них есть все – минометы, продовольствие, полная свобода передвижений, а у нас не осталось даже корабля, на котором мы могли бы покинуть эту кучу булыжников. Им вовсе не обязательно снова идти на штурм, они могут просто сидеть, попивая спирт, и ждать, когда мы перемрем от голода. И долго ждать им, увы, не придется.
Андрей помедлил с ответом, потягивая чай и оглядываясь по сторонам. Небо окончательно очистилось от утренней дымки, приобретя тот жизнерадостный ярко-голубой цвет, который можно увидеть только весной и в самом начале лета. Солнце светило на полную мощность и основательно пригревало. Изрытая оставленными минометным обстрелом воронками верхушка Меча Самурая напоминала участок лунной поверхности. Трофейная и похоронная команды уже заканчивали свою невеселую работу. Трофеев было немного: отступая, атакующие постарались унести с собой оружие своих убитых товарищей, чтобы осажденные не могли им воспользоваться. Убитых, к слову, тоже оказалось не так много, как показалось в горячке боя Андрею. Противник потерял пятерых; в бункере «двухсотых» оказалось всего двое, и еще четверо, включая Стрельникова, получили незначительные ранения – результат, который, с учетом количества израсходованных боеприпасов и плотности огня, показался Андрею неправдоподобно мизерным.
Один из убитых был Моська, которого накрыло в стрелковой ячейке первым же минометным залпом, а второй, к крайне неприятному изумлению Липского, Сыч. Близким разрывом мины Сычу выбило оба глаза, но он еще какое-то время был жив и, судя по изрыгаемой брани, умирать не собирался. А когда бой кончился, обнаружилось, что Сыч мертв – убит выстрелом в затылок. «Шальная пуля», – констатировал Виктор Павлович. Спорить было трудно и, в общем-то, не о чем, но почему-то хотелось – почему, Андрей и сам не знал. Уж не потому ли, что смерть ослепшего, выбывшего из строя и превратившегося в обузу Сыча в сложившейся обстановке представлялась чертовски удобной?
– Ну, и чего вы от меня хотите? – спросил Андрей, стараясь, чтобы это прозвучало не слишком резко. – Пугать меня бессмысленно – выгоды от этого никакой, да и, если честно, куда уж больше-то, больше просто некуда… А если у вас сложилось впечатление, что я плохо соображаю и неспособен самостоятельно оценить серьезность положения, можете успокоиться: я все понимаю. Все, кроме одного: к чему, собственно, весь этот разговор. Я человек штатский и в планировании военных операций ни черта не смыслю. Это вы у нас полководец, вам и карты в руки.
– Вы меня неправильно поняли, – спокойно произнес Стрельников. – Я не пытаюсь сложить с себя ни полномочия руководителя того, что вы назвали военной операцией, ни ответственности за ее результаты. Я хочу лишь, чтобы вы в полной мере осознали серьезность положения со всеми вытекающими отсюда последствиями. Разумеется, мы спланируем и предпримем ночную вылазку. Но до ночи еще нужно дожить, а это представляется мне проблематичным. Еще одна, от силы две атаки – и наша крепость падет: нам попросту нечем будет обороняться. К тому же я затрудняюсь сказать, чем кончится эта вылазка, – противник, как вы могли убедиться, тоже не лыком шит и наверняка ждет от нас чего-то в этом роде.
– Вы хотите сказать, что кампания проиграна? – уточнил Андрей.
Они стояли в одном из пулеметных гнезд, смотревших на внутреннюю бухту, спокойная вода которой цветом напоминала изумруд. Сквозь ее прозрачную толщу было видно темное пятнышко затонувшего катера, который лежал на прибрежной отмели. Отмель обрывалась, словно обрезанная ножом, и это тоже было хорошо видно с высоты – цвет воды в этом месте резко менялся с желтовато-зеленого на густой, темный аквамарин. На склоне, что спускался к бухте, в бамбуковой роще и на светлой бетонной подкове береговой батареи не было заметно никакого шевеления, и, если не смотреть на оставленные минометным обстрелом воронки и рытвины, можно было подумать, что недавнее нападение на КНП являлось всего лишь коллективной галлюцинацией.