С первых дней прибытия в полк этот парень начал мочиться в постель. В Афганистане такое случалось. Подготовка младших командиров в учебных частях Союза оставляла желать лучшего. Приходили «из-за речки» физически слабые, немощные, незакаленные, зачастую парализованные страхом. Как правило, младших сержантов из союзных учебок тут же лишали званий. Некоторое время они еще носили лычки на погонах, но уже командовали ими старослужащие рейдовых рот, проявившие настоящий характер в боевых операциях. А позже и липовые сержантские лычки летели в мусорные баки. Афганская школа службы оказывалась надежнее напрасно потраченных шести месяцев учебы в союзных учебках.
Еще Шульгин вспомнил, что командир первого взвода Алешин написал рапорт о переводе и разжаловании этого горе-сержанта. Рапорт, подписанный командиром роты Орловым, утонул в штабной канцелярии. И, конечно, давно уже не был ни для кого этот юный сержант начальником, даже для самого себя. Но сейчас к нему со всех сторон сбегались люди.
Бежал долговязый Матиевский, размахивающий, словно коромыслом, снайперской винтовкой. Бежал ротный Алексей Орлов, прижимая рукой слетающую шапку. Бежал Богунов, грузно топая слоновьими сапогами. Бежал Шульгин, и антенна со свистом рассекала позади него воздух. Бежал взводный Алешин, скидывая на ходу лямки громоздкого вещевого мешка. Что-то кричали вокруг солдаты, солено и хлестко. Пули плясали вокруг бегущих злыми фонтанчиками. А одуревший сержант стоял по-прежнему неподвижно, нахохлившись и беспомощно разводя в стороны руками. По какой-то неведомой причине он не мог совершить простое разумное действие – лечь, вжаться в землю, припасть своим худым животом к спасительному гребню высоты.
Алешин оказался первым. Он прыгнул к сержанту легко и пружинисто, почти не касаясь кипящей от пуль земли. На лету выбросил руку и с хрустом ударил в плечо. Сержант охнул по-бабьи и отлетел далеко от Алешина в сторону… В то же мгновение все бегущие рухнули вниз, покатились в разные стороны, распластались среди валунов, как ящерицы. Пули со злостью защелкали по камням, высекая россыпи щебня, побежали за катающимися телами, забрасывая их горячими песчаными ручейками.
Младшего сержанта отбросило за камни. Руки его беспомощно разлетелись. Он забормотал что-то жалостно. Вздохнул с протяжным всхлипом. Принялся вскрикивать часто и тонко, по-бабьи. К нему пополз Матиевский. И тут же сообщил с досадой:
– Вот зараза такая, ранен! Нарвался все-таки, дурепа… Докладываю. Ранение тяжелое.
Роковое слово быстро понеслось по цепочке и уже через несколько секунд раздалось в полковом эфире. Шульгин, почувствовавший и невольную досаду, и глухое раздражение, и жалость, тоже пополз к сержанту, царапая щеки о колючую солому. С другой стороны к раненому спешили ротный и Богунов. Алешин тоже пополз за всеми, но ротный остановил его жестом.
– Возвращайтесь во взвод, – приказал Орлов, – немедленно готовьте группу для эвакуации. Вызовите старшину роты. Здесь мы управимся сами…
Алешин развернулся в сторону холмиков свежевырытой земли. Несколько фонтанчиков вздыбленной пыли отметили его продвижение. Блеснули на другой стороне ущелья всполохи автоматного огня.
Орлов подобрался к раненому сержанту. Незадачливый парень вздрагивал, покачивался, и сквозь стоны изо рта толчками выливалась кровь. Не сразу обнаружилось и место ранения. Лишь после того, как стащили с него потрепанный бронежилет, грязный бушлат, разорвали тельняшку, мокрую от крови, нашлась непростая рана. Пуля скользнула в тело возле ключицы, пробила легкое и вышла бугорком на спине, пройдя невидимый путь вдоль всего тела. Видно, зацепила она сержанта уже на лету, когда он был отброшен рукой лейтенанта Алешина. И, может, вовсе и не ему предназначалась эта пуля. Ладная фигура Алешина или крепко сбитая, мужицкая фигура Орлова были куда приметнее жалкого силуэта сержанта.
Матиевский обтягивал рану бинтами, едва успевая накрывать расползающиеся пятна крови, еле слышно бормотал:
– Что ж, ранен… Терпи. Могло быть и хуже. Голова хоть цела. Выживешь, орел, не боись… У меня рука легкая, не первого бинтую, – он кивнул в сторону офицеров. – Вон и Орлов был у меня на перевязке. И Богунов… Со счету я уже сбился… Понял?..
Матиевский разорвал кончик бинта надвое, быстро затянул узелок, соорудил лохматый бантик.
– Думаешь, мне тебя жаль… Фига с два… Мне друзей своих жаль… Если бы что с Алешиным, или с ротным, или с Шульгиным случилось из-за такого салаги… Уж я бы тебе накрутил бинтов, член ты… Союза молодежи…
Матиевский повернулся к Шульгину.
– Я ведь отталкивал Орлова, хотел задержать. Разве можно, чтобы ротные лично под пули кидались. Ну, и задержал, – он коснулся рукой рассеченной брови, – вот они, следы зверского насилия. Шарахнул меня командир каменной ладошкой…
Орлов, собиравший остатки аптечки в вещевой мешок, усмехнулся:
– Не лезь под руку, солдат. На войне к раненому бегут те, кто ближе всех. Святое дело. Сам погибай, а товарища выручай. Случится тебе вот так же беспомощно валяться, будешь знать, что товарищи немедля на помощь придут.
Шульгин подмигнул Матиевскому:
– На себя лучше посмотри… Тоже член Союза молодежи… Ремень винтовки пулей пробит, в вещмешке дырки, на прикладе царапины пулевого происхождения. Да ты сам через пули, как через решето, просочился.
– Ага, – хмыкнул за спиной неунывающий Богунов, – посмотрите на этого члена… Каблук на сапоге сорван… Кажется, пулей. Слизало, как корова языком. Веселенькое дело… А у вас, товарищ лейтенант, смотрите, антенну перебило над самой головой. Чуть ниже, и девятка в сердце… Придется антенну менять. Запасная есть?..
– Есть запасная… Поменяем, сержант, не проблема. Главное сейчас – этого доходягу с того света вытащить.
Раненого сержантика перевязали добросовестно. Запеленали ему всю грудь. Шульгин достал из своей личной аптечки промедол, заглушили раненому боль уколом наркотика, выдававшегося специально для таких случаев. Аккуратно перетащили безвольное, бесчувственное тело на плащ-палатку.
Сержант уже бредил под дурманящим действием промедола. Слезящиеся глаза заплыли туманом. Губы, искусанные до крови, вдруг задергались в идиотской улыбке.
Забыв о ранении, о боли и даже о самой войне, раненый сержант вдруг фальшиво запел, перебивая несвязные слова песни идиотским смехом.
– Болванкой шле-е-пнуло по ба-а-ашне… Ха-ха-а…
Он отталкивал руки склонившихся над ним офицеров, словно они причиняли ему щекотку, и даже порывался встать.
– Действует промедол, – спокойно заметил Орлов. – Если будет дергаться, на вторую пулю нарвется, салага. Надо его перетаскивать. Действуем, ребята…
Но не так просто было волочить под прицельным огнем душманов беспокойно мечущееся тело раненого. Трудно было тащить по камням большую спеленатую куклу, не поднимая головы, плотно прижимаясь к земле. Минуты тянулись медленно. Свистел горячий свинец над головой, скалывая куски горной породы. Десятки враждебных глаз пристально следили за их действиями с противоположных высот через прицелы раскаленных стволов, а четверо взмокших парней вытягивали плащ-палатку с раненым сантиметр за сантиметром, тяжело дыша и выбиваясь из сил. Наконец они вытащили раненого на другой склон высоты. Уложили насколько можно удобнее и упали навзничь возле лихорадочно дрожащего тела.