Блисс запустила в отступающую сестру подушкой.
После того как она показала родителям платье, отец отозвал ее в сторонку и повел к сейфу. Он вытащил несколько обитых замшей ящиков, сделанных на заказ по требованиям Боби Энн. Блисс видела сверкание многочисленных бриллиантовых тиар, ожерелий, колец и браслетов, принадлежавших ее мачехе. Это было все равно, что очутиться у прилавка магазина Гарри Уинстона. На самом деле ходил слух, будто, когда техасцы переехали на Манхэттен, жена сенатора очистила хранилища всех основных торговцев бриллиантами, чтобы отпраздновать свое вхождение в высший свет Нью-Йорка.
Из нижнего ящика Форсайт достал длинную черную шкатулку, обтянутую бархатом.
— Это принадлежит твоей матери, — сказал сенатор, продемонстрировав дочери массивный изумруд с огранкой «принцесса», вставленный в платиновое ожерелье. Изумруд был размером с кулак. — В смысле, твоей настоящей матери, не Боби Энн.
Блисс онемела.
— Я хочу, чтобы ты надела его на бал. Это важный момент для нас, для всей нашей семьи. Надев эту драгоценность, ты почтишь память матери, — сказал Форсайт, застегнув ожерелье на шее дочери.
Блисс мало знала о матери — только то, что она по неизвестным причинам рано ушла из этого цикла. Отец никогда не говорил о ней, и Блисс уже в раннем детстве понимала, что ее мать — болезненная тема. Она мало что могла вспомнить, а несколько сохранившихся фотографий были такими выцветшими, что черты матери сделались почти неразличимы. Когда Блисс спросила о ней, отец ответил лишь, что ей следует «направить воспоминания в должное русло» и что она снова встретится с матерью, если время дозволит.
Собачка на руках у Блисс внезапно принялась лаять и рычать на камень как бешеная.
— Мисс Элли! Прекрати!
— Тихо! — приказал Форсайт, и собачка, соскочив с рук Блисс, молнией вылетела за дверь.
— Па, ты ее напугал.
Блисс взглянула на изумруд, улегшийся в ложбинке у нее на груди. Он был тяжелым. Девушка не могла понять, нравится он ей или нет. Такой огромный! Неужели мать действительно носила его?
— Этот камень называется «Роза Люцифера» или «Проклятие Люцифера», — улыбнувшись, объяснил сенатор. — Ты слыхала эту историю?
Блисс покачала головой.
— Говорят, будто, когда Люцифер упал с небес, изумруд выпал из его короны. Назывался этот изумруд «Роза Люцифера», утренняя звезда. В некоторых историях его даже именуют Святым Граалем.
Блисс молча выслушала это, не зная, что и думать. Ее мать владела драгоценностью, связанной с Серебряной кровью?
— Конечно, — добавил Форсайт, покачав головой, — это всего лишь вымысел.
Тут в комнату вошла Боби Энн в безобразном платье от Версаче; больше всего это походило на то, будто ее просто выкрасили металлической виниловой краской.
— Как я выгляжу? — медовым голосом спросила она у супруга.
Блисс с отцом переглянулись.
— Очень мило, дорогая, — с застывшей улыбкой произнес Форсайт. — Ну что, идем? Машина ждет.
Перед гостиницей выстроилась фаланга фотографов и толпа любопытствующих зевак, но их удерживали на расстоянии ограждение и множество полицейских. Как только ко входу подкатывал очередной лимузин, тут же начиналось лихорадочное мигание вспышек.
— А вот и мы! — радостно воскликнула Боби Энн, выйдя из автомобиля и опершись на руку мужа.
Но папарацци интересовала только Блисс.
— Блисс! Сюда! Блисс! Взгляните на меня! Блисс, пожалуйста!
— Что это на вас такое?
— Кто шил это платье?
У некоторых фотографов и репортеров хватило вежливости поинтересоваться у сенатора и его супруги, что они думают насчет бала, но было очевидно, что главным объектом их внимания является Блисс.
От края тротуара до входа в гостиницу было всего десять ступеней, но Блисс понадобилось добрых полчаса, чтобы преодолеть их.
— Сумасшедший дом какой-то, — с довольным видом заметила она, когда, наконец-то добравшись до розово-золотого вестибюля, обнаружила кавалера, с нетерпением ожидавшего ее у главной регистрационной стойки.
Бальный зал «Сент-Региса» превратился в мерцающую зимнюю страну чудес: хрустальные люстры висели на струнах, унизанных горным хрусталем, и повсюду красовались великолепные розы «Американская красавица», от шестифутовых ваз, таких тяжелых, что столы пришлось дополнительно укреплять, и до гирлянд над каждым входом. Из главной гостиной в сам бальный зал вела белоснежная ковровая дорожка.
— Сенатор и миссис Форсайт Ллевеллин, — объявил герольд, когда политик с женой появились на верхней площадке лестницы.
Их тут же осветил луч прожектора, и барабанщик выбил напряженную дробь.
— Мистер Джеймс Эндрюс Кир. Мисс Блисс Ллевеллин.
И их четверка медленно вступила в бальный зал.
Два оркестра по пятьдесят музыкантов в каждом, расположенные в противоположных концах бального зала, играли медленные вальсы, пока представители Голубой крови демонстрировали пышные наряды: мужчины, эффектные и обходительные в своих фраках, женщины, сверхъестественно стройные и невероятно элегантные в роскошных бальных платьях. Это было волшебное зрелище. На этот раз Комитет и вправду превзошел сам себя. Бальный зал был залит ослепительным белым сиянием: старинные хрустальные люстры искрились, а мозаичные полы блестели.
Джейми провел Блисс к ее столу, отсалютовал ей и тут же исчез до конца бала. Ну и ладно. Блисс обнаружила Мими, стоящую вместе с родителями в первом ряду встречающих.
— Ого! — воскликнула Мими, тут же заметившая ожерелье подруги. — Вот это камень!
— Это моей матери, — объяснила Блисс.
Она пересказала Мими легенду про «Проклятие Люцифера».
Мими потрогала изумруд, погладила его ледяные грани. Стоило ей коснуться камня, как ее тут же перенесло к последней битве: мгновения черного дня, далекое пение труб, Михаил с пылающим мечом, изгнание — и холод. Холод... пробуждение бессмертных на земле и смертельная жажда, вынуждающая питаться.
Мими охнула. Глаза ее остекленели; она все еще продолжала сжимать камень в руке. А потом выронила, словно он обжег ее.
Блисс испугалась. Она поняла, что с Мими, когда та коснулась камня, что-то произошло, некая вспышка озарения, укол памяти. Но когда камень трогала сама Блисс, с ней не происходило ничего. Это был просто драгоценный камень, и ничего более. «Проклятие Люцифера». Блисс пробрала дрожь.
— Это просто какое-то «Сердце океана», — прерывающимся голосом произнесла Мими. — Обещай мне, что не швырнешь его с палубы «Титаника».
Блисс попыталась засмеяться. Но камень величиной в пятьдесят пять карат тяжело лежал у нее на груди.