Только для Альтитронуса
Расшифровка доклада венатора, зарегистрировано 28 февраля
Запись приглушенная. Слышны два голоса, венатора Мартина и Чарльза Форса, региса.
Венатор Мартин: Она клюнула.
Чарльз Форс: Вы точно уверены?
ВМ: Да. Я нимало не сомневаюсь, что она попытается провести инкантатион демоната.
ЧФ: Но чтобы сущий ребенок пытался лезть в такую темную магию... Возможно, если вы сможете открыть ее мне...
ВМ: Вы знаете, регис, что я не могу произнести ее имя, пока это не будет подтверждено испытанием. Но не волнуйтесь, я не позволю ей завершить заклинание.
ЧФ: Но вы должны позволить.
ВМ: Простите? Я вас не понял, регис.
ЧФ: Это испытание, венатор. Инкантатион демоната должен быть исполнен. Если она потерпит неудачу, вы возьмете нож и прольете собственную кровь.
ВМ: Комитет об этом знает? Совет одобрил?
ЧФ: Не волнуйтесь насчет Совета. Это мое дело. Венаторы преданы мне.
ВМ: Но, регис, — инкантатион... Вы уверены?
ЧФ: Уверен. Когда придет время, исполните это. По моему приказу.
Во времена детства Блисс ее семья жила в одном из тех мегаособняков, что наводнили собою Ривер-Оукс, богатый пригород Хьюстона. Их дом был живым воплощением техасского стремления к крайностям — двадцать восемь тысяч квадратных футов. Блисс часто шутила, что их дому требуется собственный почтовый индекс. Ей было неуютно в этом доме, и она всегда предпочитала дедушкино ранчо в глухом уголке Западного Техаса.
Несмотря на то что в их родословной имелись янки, семейство Блисс считалось аристократией Одинокой Звезды . Они делали деньги на нефти, крупном рогатом скоте и... ну, в основном на нефти. Ллевеллины любили рассказывать историю о том, как патриарх их семейства шокировал свою аристократическую родню, бросив Йель и отправившись работать на нефтяное месторождение. Он быстро изучил местные тонкости, прикупил несколько тысяч акров нефтяных полей и стал самым везучим нефтяным бароном во всем штате. Теперь Блисс было любопытно, что же это было на самом деле — везение или вампирские способности?
Форсайт был младшим сыном младшего сына. Дедушка Блисс, бунтовщик по натуре, после окончания пансиона остался на востоке, женился на своей возлюбленной из Андовера, коннектикутской дебютантке, и вырастил сына в семейном доме на Пятой авеню, прежде чем невезение на фондовой бирже вынудило семейство отправиться обратно в родной Техас.
Дедушку Блисс особенно любила. Он сохранил техасский протяжный выговор даже после долгой жизни на северо-востоке, и ему свойствен был ироничный и дерзкий юмор. Он любил говорить, что его место нигде, а потому везде. Дед тосковал по своей нью-йоркской жизни, но когда никто не захотел заняться ранчо — все предпочли стеклянные метрополии Далласа или Сан-Антонио, — он впрягся и потащил семейный бизнес. Блисс очень хотелось, чтобы Пап-Пап был рядом. Ну что пользы быть вампиром, если тебе все равно приходится жить столько же, сколько люди, а потом ожидать, пока тебя призовут на следующий цикл?
Блисс выросла в окружении множества кузин, и до того, как они переехали в Нью-Йорк и ей исполнилось пятнадцать, ей и в голову не приходило, что в ней есть что-то особенное или сколько-нибудь интересное. Возможно, она просто не хотела ничего знать. Ведь определенные признаки были, как она осознала позднее: намеки старших кузин на какую-то «перемену», чуть приметные смешки тех, кто уже был посвящен в тайну, постоянно меняющиеся отцовские секретарши, служившие, как теперь понимала Блисс, ему фамильярами. Девушке лишь недавно пришло в голову, насколько же это странно, что никто и никогда ни слова не сказал о ее настоящей матери.
Блисс не знала другой матери, кроме Боби Энн. У нее сложились натянутые отношения с ее невзрачной, склонной к гиперопеке мачехой, которая выказывала Блисс всяческую приязнь и при этом совершенно игнорировала собственного ребенка, единокровную сестру Блисс, Джордан. Боби Энн, со всеми ее мехами, бриллиантами и нелепой манерой одеваться, из кожи вон лезла, стараясь заменить Блисс мать, которой та никогда не знала, и Блисс не могла ненавидеть ее за это. Но с другой стороны, и любить ее за это она тоже не могла.
Форсайт женился на Боби Энн, когда Блисс еще лежала в колыбели, а Джордан родилась четыре года спустя. Молчаливое и странное дитя: пухленькая и нездорово бледная рядом с худенькой Блисс, нежная кожа которой была цвета слоновой кости; к тому же трудная в общении — не сравнить с легким характером Блисс. И все же Блисс не могла себе представить жизни без младшей сестры, и, когда Боби Энн принималась дразнить или оскорблять собственного отпрыска, Блисс с неистовством кидалась защищать Джордан. Джордан же, со своей стороны, обожала сестру — ну, когда не насмехалась над ней. В общем, это были нормальные отношения двух сестер: множество мелких ссор и перебранок при верной и прочной взаимной привязанности.
«Но отчего-то самые важные вещи в жизни зачастую воспринимаешь как нечто само собой разумеющееся».
Так подумала Блисс, когда через несколько дней после показа мод она взяла такси и отправилась в самую дальнюю часть Манхэттена. Она велела водителю ехать к Колумбийской пресвитерианской больнице.
— Вы родственница? — спросил сидевший за столом охранник, передавая ей на подпись лист посетителя.
Блисс заколебалась. Она прикоснулась к фотографии, спрятанной в карман куртки — как талисман. Это была копия той фотографии, которую ее отец носил в бумажнике; копия, которую она нашла в шкатулке с ожерельем и оставила себе.
— Да.
— Последний этаж. Последняя комната в конце коридора.
Блисс пожалела, что не взяла никого с собой, но она не знала, кого можно было бы позвать. Шайлер явно потребовала бы объяснений, а Блисс не смогла бы сказать ничего внятного. «Э-э... я думаю, мы с тобой можем оказаться сестрами» — звучало как-то абсурдно.
Что же касается Дилана, Блисс отодвинула все мысли о нем подальше. Она знала, что должна бы проверить, как он там, особенно теперь, когда он оставил свои попытки связаться с ней, но ее гнев и унижение были слишком велики, чтобы возвращаться в ту ужасную комнату в «Челси». А странные судороги Дилана, гортанная речь, пронзительный смех, бормотание на непонятных языках лишь заставляли девушку еще больше бояться его. Она пообещала Шайлер и Оливеру, что все уладит — сдаст Дилана Комитету и Совету, — но пока что она продолжала придумывать для себя отговорки, позволяющие не делать этого. Хотя Блисс и решила, что с влечением к Дилану покончено, она все же не находила в себе сил сдать его.
У нее были и другие поводы для беспокойства, хотя она знала, что не найдет здесь, в больнице, ответов на них. В конце концов, Аллегра находится в коме. А с отцом говорить об этом совершенно бесполезно.