– Да что у тебя там птичник, что ли? – пронзительно завопил Лют Незнамыч. – Воробьи, Соловьи всякие!..
– Воробей – мой… – Упрямо набычившись, Чурыня гнул свое. – А за кудесника я не в ответе…
Розмысл его однако не расслышал – уши, видать, заложило от собственного крика.
– Почему у Родислава Бутыча на участке порядок? – малость уже подзадохнувшись, продолжал он. – Почему у Завида Хотеныча никогда ничего не стрясется? Почему у нас одних такая неразбериха?.. На голову сторожу девка с голым огнем спускается, а ему и невдомек!.. Спал твой Воробей? Говори: спал?..
– Да не спал он, Лют Незнамыч! Опешил просто… Обратно-то, чай, в колодец бадью не запихнешь!..
Розмысл замолчал, отдуваясь и ворочая глазами. Приходил вроде в себя…
– Ладно… – рек он наконец, садясь за стол и судорожно раздвигая грамоты и берестяные письма. – Загадал ты мне, Чурыня, загадку… Давай раздумывать. Людей поднял?
– Поднять-то поднял… Даже со ската снял… Вода-песок наготове… А вот близко подходить пока не велел…
– Почему?
– Увидит – всполошится… Ткнет с перепугу огнем в поленицу – склад разом и полыхнет…
– Может, оно и правильно… – пробормотал розмысл, тревожно оглаживая выпуклую плешь. – А что, ежели так? Заговорить ей зубы – да и того… Светоч отнять, а саму – сюда, к нам?.. На раскладке тоже народишку маловато…
– Там еще храбры наверху? – мрачно напомнил Чурыня.
– Много?
– Двое… И погорелец к ним какой-то прибился…
Лют Незнамыч досадливо прицыкнул и ущипнул себя за реденькую бороденку.
– Ну, а что они могут-то, храбры? – раздраженно осведомился он. – Ушла девка в навий мир. С кого тут спрос?..
– Так она же Блуду Чадовичу племянницей доводится! А он нам съестные припасы поставляет… по царскому указу… Уж этот-то сразу смекнет, с кого спрос…
Розмысл взялся за плешь обеими руками.
– Выпустить людей через соседний колодец?.. – без особой надежды в голосе предположил он. – Подобраться к капищу до света, напасть врасплох – и в бадью всех троих с этим… с погорельцем?.. Или кто-нибудь еще знает?..
– Девкам сенным она сказала… – со вздохом ответил Чурыня. – Если не врет, конечно…
– Худо!.. – Лют Незнамыч сорвал кулачки с плеши и стукнул в стол. – Завтра, почитай, всей слободке ведомо станет… А уж боярину – в первую голову…
Дверь приоткрылась, и в клеть просунулись встрепанные патлы обезумевшего мужичонки.
– Лют Незнамыч, – проскулил он, вылупив наслезенные глаза. – Там боярышня бесится… Поджигать хочет…
Розмысл стер его единым взором и, болезненно покряхтывая, поднялся с лавки.
– Ну что ж… – процедил он. – Когда ни умирать, а день терять… Надо идти…
Вдвоем с Чурыней они вышли и двинулись подземным переходом, ставшим теперь еще теснее от полных песком тележек и бочек с водой. Мужичонка Воробей семенил следом. Шарахались с дороги серые тени, работный люд вжимался в пыльную каменную кладку, уступая начальству путь. Кругом шушукались, перешептывались тревожно.
– Лют Незнамыч, да ты только прикажи! – внятно вызвался кто-то из густой тени. – Мы ее мигом утихомирим!..
Розмысл только фыркнул в ответ, а когда миновали толчею, бросил сердито через правое плечико:
– А этот твой… Докука… Он ведь у тебя уже второй день на погрузке… Ну и как он там?
– Ох, не спрашивай, Лют Незнамыч!.. – отозвался Чурыня страдальческим голосом. – За такого Докуку этому Соловью голову бы оторвать по самые плечи!.. Прошел разок с тачкой – сразу заныл, запричитал, хромым представился… Смотрю: а он уже на раскладке, с бабами болтает… – Сотник покашлял смущенно и признался: – Я уж грешным-то делом думаю: может, и впрямь отдать его?..
Розмысл недовольно посопел.
– Нет, просто так отдавать не годится, – буркнул он. – За два дня он тут много чего углядел. Умы начнет смущать… А вот не согласится ли боярышня, ежели мы его наверх отпущать почаще будем?..
– Сбежит, – решительно перебил Чурыня. – Тут же сбежит, по роже видно… Да и прочие роптать примутся. Работает-де по конец пальцев, а отпущать – отпущают… Нешто справедливо?
Но тут беседу пришлось прервать, потому что впереди затрепыхалось алое смоляное пламя. Высоко подняв светоч, Шалава Непутятична напряженно всматривалась в кромешную темноту подземного перехода, и ее чумазое, как у погорелицы, личико было весьма решительным. Пожалуй, Воробей кликнул начальство как раз вовремя. Еще мгновение – и пришлось бы пустить в ход песок и воду…
Однако стоило красноватым отсветам заплясать на выпуклой плеши и несколько отвислых брыльях розмысла, как боярышня попятилась в изумлении и чуть не выронила светоч.
– Лют Незнамыч?.. – не веря, вымолвила она. – Да когда же ты помереть успел-то?..
* * *
Впервые боярышня Забава увидела Люта Незнамыча еще будучи отроковицей, и уже тогда поняла, что берендей он непростой. Да и не она одна… Челядь теремная все языки поистрепала, гадая о происхождении и достоинстве странного гостя. Для них это был вопрос далеко не праздный: поклонишься как-нибудь не так или чарой невзначай обнесешь – и милости просим на широк двор к той лошадке, где седока погоняют. В какое бы время года ни появлялся Лют Незнамыч в боярских хоромах, был на нем неизменный дорожный терлик [62] , обширную выпуклую плешь гость прикрывал скудно украшенной тафьей [63] , а ежели случалось ему выйти на высокое резное крыльцо, то поверху водружался еще и меховой колпак. В горлатной шапке Люта Незнамыча никто никогда не встречал, из чего следовало, что не боярин он и не княжеских кровей… Хотя вон, с другой стороны, и Столпосвят, известный душевностью своею и простотой, ради близости к народу тоже отродясь горлатных шапок не нашивал.
Однако, приметив вскоре, что боярин величает Люта Незнамыча по изотчеству, холопья вмиг пометили сие на ногте и почести стали воздавать, как воеводе, хотя сам Лют Незнамыч этого, кажется, и не заметил. Так что, ежели перед ним ломали шапку несколько лениво и без должного трепета, вольность сходила с рук.
И все же челядь продолжала боязливо шушукаться. Непонятно было, к примеру, каким образом он вообще попадал в терем, минуя ворота. Ни саней, ни лошади его конюхи и в глаза не видели. Обыкновенно бывало так: боярин уходил в бездонные свои погреба, а возвращался уже с Лютом Незнамычем, после чего оба поднимались в горницу и такие беседы вели, что впору князю о том донести. А то и царю-батюшке…
И ведь донесли однажды. Квасник Нежата донес. Высек его раз боярин, так он, Нежата, нет чтобы поблагодарить премного за науку – побег князюшке на благодетеля своего сказывать. С тех пор и сгинул, а больше охотников не нашлось…