Вот уже, наверное, второй месяц подряд не посещали Кудыку праздные мысли. То переволоки ладил на лесоповале, изучая попутно греческую книжицу с тугими застежками, то теперь вот с Костиной помощью метательную махину собирал… Однако нет-нет да и пробирались вдруг тайком в Кудыкину голову досужие вопросы-забродыги…
Чудные дела творятся… Жили-жили, понимаешь, вместе, а потом, глядишь, и распались… Ладно, распались и распались – не ропщем. Люди мы подначальны, а розмыслу с князюшкой видней!.. Ну а ежели по жизни?..
С хлебушком, как ни крути, будет туго. Раньше царь прикажет мужикам сволочанским везти зерно на теплынские рынки – ну и везут… А теперь-то ведь и приказать некому! Худо, брат… Ан, нет! Худо, да не дюже! Хлебушек можно и у греков купить – правильно князюшка говорил! А хлеб-то у греков – не чета сволочанскому, белый, рассыпчатый… Что ж, это славно… Хотя… Славно, да не дюже! На какие шиши покупать-то?.. Греческий-то хлебушек чуть ли не вдвое дороже! На корабликах ведь повезут, через Теплынь-озеро – одно это в денежку влетит… Ой, худо… А вот и врешь! Худо, да не дюже! Сволочане свое солнышко зерном, что ли, загружать будут?.. Им ведь тоже дрова потребны!.. А лес-то – у нас, по эту сторону Сволочи. Ну, кое-что, понятно, повырубили, но не весь же он к грекам-то ушел, за Теплынь-озеро!.. Обдерем сволочан, как липку, и, глядишь, с греками рассчитаемся… Нет, славно, славно… Главное – не продешевить…
Вот, почитай, и все праздные мысли, посетившие Кудыку, пока он хлебал варево. Еще донышка у котелка не показалось, а думы уже вернулись к собранному и полувзведенному кидалу…
Солнышко, оно, согласно Уставу, подвиг свой в небе чинит дугой… Но страна-то уменьшится вдвое!.. Стало быть, и дуга тоже. То есть дровец в добросиянное можно будет и не докладывать – день-то короче, да и бросок пониже… Хм… А что ежели взять да и взвить дугу покруче?.. Сразу и день прибавится… Надо бы об этом с Костей потолковать.
Кудыка даже прикинул, а не кликнуть ли ему сейчас кого из рабочих и не послать ли с серебряной денежкой в слободку за сулеею доброго вина. Обсуждать всухую столь заковыристые вопросы Костя Багряновидный терпеть не мог…
* * *
Эх, Докука, Докука!.. Горемыка синеглазенький… Хотя ежели здраво поразмыслить, сам ты во всем и виноват – вольно ж было тебе подслушивать тогда под дверью! Но и Чернава тоже хороша – могла бы и заранее предупредить, что нельзя этого делать…
Словом, заговор насчет булатного дуба и полого места силы не возымел… Вот только сны теперь Докуке являлись самые соблазнительные, как встарь. Грозный призрак китового хвоста больше не беспокоил. Снилась боярышня, снились слободские красотки, колодцы, ступы, раскрытые квашни… Первые две ночи синеглазый красавец волхв то и дело просыпался в низкой замшелой своей избушке, что на капище, и с надеждой хватался за причинное место… Однако уже на третью ночь надежда измеркла окончательно: то ли обманула ворожейка, то ли просто не сладила с недугом. Ну, ежели обманула, то это еще не страшно – лишнюю денежку мыслит выжать, дело житейское… А вот ежели не сладила…
Затосковав, Докука сбросил одеяло, поднялся с лавки и, прихватив по привычке посох, вышел за порог. Ночь стояла ясная, без облачка. Рассыпчато мерцая насечкой, сияли над всклокоченной головушкой кудесника серебряные шляпки вбитых в небо гвоздей. Тронутые тонким, как паутина, светом угадывались во тьме бесстыдные голые округлости греческих идолов. Прикрытые дерюжкой срамные места, казалось, были выедены мраком.
Железная подковка посоха звучно чокала о плоские камни. У колодца Докука остановился и взглянул на юг. Там тлели едва различимые желтенькие огонечки – оконца родного селения. В слободке еще даже спать не ложились…
«Блудодеи!.. Ах, блудодеи!.. – с ненавистью мыслил Докука, судорожно стискивая посох. – Ишь, что творят! Вон погасло одно… Знаем, для чего погасили, знаем… Чье ж это оконце-то?.. Нет, не различишь – далеко… А жаль!.. Проведать бы да берендейки три с него слупить, со сквернавца!..»
Задохнулся от гнева и огласил капище гулким ударом железной подковки о камень. Живи эта ворожейка где-нибудь наверху – кинуть ее в бадью да под землю!.. А то по денежке ей, вишь, на каждый угол стола! «Остров Буян…» Да такого и острова-то никогда не было! «Коренье булатное… Семьдесят семь жил и едина жила…» Убил бы!.. Пойти, что ли, завтра да отнять у нее эти четыре денежки?.. Или, может, наоборот? Принести еще столько же да упросить, чтоб подыскала другой заговор, покрепче?..
И в этот миг камень под ногами Докуки легонько дрогнул. Что? Снова кит?.. Сердчишко екнуло. Еще немного – и память о растущем, заслоняющем мир хвосте в который раз обрушилась бы на кудесника, но тут со стороны речки Сволочи пришел мощный отрывистый звук, словно недра земные крякнули. Да нет, все-таки, наверное, не кит…
Воззрился в темноту. Залегла, затаилась вокруг невидимая Ярилина Дорога… Так что это было-то?.. Оглянулся на рассыпанные как попало огонечки. Может, почудилось? Нет! Тусклых желтеньких окошек стало вскоре заметно больше. В избах явно вскакивали с лавок и поспешно зажигали лучину. Стало быть, не почудилось…
Докука стоял, озираясь. Даже зачем-то вверх посмотрел. Там все было по-прежнему. Сияли серебром вколоченные по рубчатую шляпку звезды. Покосился в досаде на избушку, где держали опочив оба подручных волхва. Дрыхли, дармоеды, без задних ног… У, лоботесы! И трясением земли их не проймешь… Осерчав, кудесник шагнул уже к еле различимой двери, как вдруг замер и вновь опасливо вознес глаза к черному небу.
Нет, не по-прежнему все там было, не по-старому… Самый крупный, насквозь, видать, просаженный гвоздь [106] , на коем держался и проворачивался еженощно звездный свод, пропал!.. Пропал, братие! Сгинул бесследно!..
Неужто вывалился?.. Не в силах один смотреть на такую страсть, Докука рванул дверь избушки.
– Спите? – завопил он. – Там вон свету конец приходит, а вы дрыхнете!..
Не дав даже глаза протереть как следует, выволок обоих за порог и вздернул рылами к небу. Уставились втроем.
Разумение пришло не сразу, но все-таки пришло. В ночном поднебесье, заслоняя звезды, висело нечто круглое и, надо полагать, превеликое. Точь-в-точь солнышко, только никакое не светлое, а напротив – сажа-сажей… Да и не висело оно вовсе, а ширилось, наплывало…
– Никак сюда летит?.. – прохрипел, обезумев, один из подручных.
Оба рванулись, высвободившись разом из ослабших Докукиных рук, и заметались по капищу, ища, где укрыться. Наконец загрохотала, разматываясь, цепь колодезного ворота, грянула с треском о каменное дно преисподней замшелая бадья. Кто-то, видать, из волхвов догадался выдернуть железный клин. Ничего этого Докука не видел, и не потому, что становилось совсем уже темно. Просто голова не поворачивалась. Да что там голова! Глаза – и то не смог зажмурить от страха, до того окостенел. Величавой своей неспешностью происходящее до жути напоминало тот давний роковой всплеск китового хвоста.