Совпадение, конечно, и всё же после появления чёрного механизма местность будто вымерла. Три пыльные сбегающиеся к магазину дороги опустели. Хотя, возможно, они и раньше были пусты, но тогда это как-то не бросалось в глаза.
Для продавщицы внезапное безлюдье означало краткую передышку, и, принеся жаждущим пива, глазастая Гала подсела к столику третьей.
– Слышали уже про «Княжну»?
– Неужто всплыла? – мрачно сострил Георгий.
Его не поняли.
– Ну, та, Стенькина… – вынужден был пояснить он. – «И за борт её бросает…» Говорят, перед концом света всплыть должна.
– Тьфу ты! – Гала досадливо махнула на шутника ладошкой. – Я про турбазу «Княжна».
Про турбазу Георгий кое-что слышал, вернее, не столько про саму турбазу, сколько про её владелицу, роскошную даму, и впрямь державшуюся по-княжески. За глаза её звали мадам Ягужинская. Именно так – в два слова. В делах она, по рассказам персонала, была непреклонна до беспощадности, а слабость имела всего одну: запала на отставного офицерика, не полностью реабилитированного после пребывания в горячей точке. Взяла в мужья и нянчилась с ним самозабвенно. Смазливенький, на девять лет моложе супруги, но, во-первых, со сдвигом, во-вторых, лютый бабник, в-третьих… Да там и в-третьих было, и в-четвёртых, и в-пятых…
Поступив на содержание, недолеченный защитник отечества воспринял это как заслуженную боевую награду и пустился во все тяжкие. Семейная жизнь странной пары складывалась, по слухам, увлекательно, с достоевщинкой, с битьём посуды, с обоюдными истериками, рыданиями, примирениями и прочим.
Мадам Ягужинскую Георгий лицезрел неоднократно, каждый раз поражаясь её невозмутимой величавости, а вот что касается супруга, то с этой легендарной личностью ему встретиться так пока и не довелось. Правда, в баре не раз указывали издали на каплевидную иномарку жемчужного оттенка, на которой доблестный бездельник носился по округе в поисках приключений.
– Так что с турбазой?
Гала легла тяжёлой грудью на пластиковый столик и, став ещё глазастее, прерывисто зашептала:
– Предложили продать… И за такую цену, что смех один…
– Кто?
– Ну кто… – Она вскинула кари очи, указав ими сквозь жестяную раскалённую крышу бара куда-то, надо полагать, в глубины космоса.
– Сами?!
– Не знаю, врать не стану. Да через людей, наверно, как всегда. Ну, мадам Ягужинская, конечно, наотрез. Начали грозить…
– Ей пригрозишь! – хмыкнул Володька.
– Она к прокурору, – взахлёб продолжала шептать красавица Гала. – А у прокурора в кабинете…
– Что-нибудь слизистое? – предположил Георгий.
– Не-эт… Ещё они тебе сами светиться будут! Тоже, наверно, их человек… Прокурор извинился, вышел. Будто по делу. А этот повернулся к ней и говорит: «Ну вы что? Ничего не понимаете, что ли? Продавайте, за сколько сказано. А иначе даром уплывёт…»
– Ни черта себе! – процедил Георгий.
Володька разочарованно пошевелил бровями, такими же рыжеватыми и прокуренными, как и его татарские усы.
– Я это ещё неделю назад знал…
– И что вчера было, знаешь?
– А что вчера?
– Отбуцкали до полусмерти! За осиновой рощей! В двух шагах от особняка…
– Мадам Ягужинскую?!
– И ещё неизвестно, до полусмерти или… Позвоночник повреждён!
– И кто её?
Продавщица хотела ответить, но не успела.
– Какая тебе разница? – с омерзением бросил Георгий. – Те, кого наняли те, кого наняли те, кого наняли…
Тут возле серебристой ограды, обрамлявшей серый склеп магазина, остановилась белая «ауди», и Гала, не досказав, поспешила вернуться за прилавок. Мужчины за столиком молчали. Потом в лукавых кочевнических глазах Володьки просквозила какая-то, видать, простенькая догадка.
– Слышь, – брякнул он спроста, – а вдруг это муженёк её уделал?
Да, дожили. Вон какую силу чужаки взяли – шагу по родной земле не ступи…
Георгий закатил тачку в пристроенный к дому сарай (бендежку, по-здешнему) и с сожалением оглядел недомощённую дорожку. Не успел. Чуть-чуть до калитки не дотянул. Опередили, твари…
Значит, будем искать выход. Задумчиво низведя очи долу, побродил по участку – и вскоре выход нашёлся. Когда-то Георгий по неопытности утапливал камушки прямо в грунт, отчего они, стоило ударить ливням, быстро уходили в землю. Потом умелец усовершенствовал технологию: сначала стал настилать старый рубероид, потом насыпал тонкий слой песка, а по нему уже начинал выкладывать голыши. Но ни в коем случае не на раствор! Сажать такую прелесть на раствор – варварство… Теперь выяснилось, что две первые ученические мощёнки успели притонуть, зарасти и так или иначе требовали раскопок. А камушки в них, следует заметить, отборные, штучные, не чета нынешним. Вот их и используем.
Георгий повеселел.
На соседнем участке, скрытом от глаз дебрями запущенного винограда, полязгивало, побрякивало. Никанор Иванович, по обыкновению, возился со скважиной – перебирал насос.
– Добрый день, Никанор Иванович! – крикнул Георгий.
Сосед был глуховат.
– Жора, ты, что ли?
– Я…
Полязгивания и побрякивания прекратились, потом зашуршало – и поверх низкого заборчика в прогале меж виноградных дебрей показался по пояс Никанор Иванович с двумя деталями в руках. Несмотря на жару, был он в рабочей куртке, надетой поверх блёклой клетчатой рубахи, широкое простецкое лицо (кончик носа испачкан солидолом) на треть скрыто защитными очками, отдалённо схожими с маской аквалангиста. Потеряв когда-то на производстве глаз, бывший технолог берёг оставшийся в прямом смысле как зеницу ока. Только что картошку в очках не чистил.
Сквозь правое стёклышко на Георгия горестно глянуло поруганное национальное достоинство. Левый, искусственный, глаз соседа, как всегда, смотрел скучающе, чтобы не сказать, цинично.
– Переворот девяносто первого года, знаешь, чьих рук дело? – таинственно и зловеще спросил Никанор Иванович.
– Неужели? – поразился Георгий.
– Ну вот тебе и неужели!
– Вы же раньше на американцев грешили…
– Н-ну… – Сосед замялся. – Одно другому не мешает…
– Тогда уж не рук, а присосок, – заметил Георгий.
– Именно, именно! – вскричал Никанор Иванович. – Правильно ты, Жора, сказал!
Мужик он был хороший, только вот политику чрезмерно любил и патетику. Георгий обтёр ладошкой извлечённый из земли голыш, почувствовал на нём нечто чужеродное, липкое, скользкое – и чуть не выронил. Слизень. Вот мерзость-то! Сбил щелчком на камни и без жалости растёр подошвой шлёпанца. Слизней Георгий не терпел до содрогания. Почти как чужаков. Всё-таки улитки – они какие-то привычные, родные, а эти – порнографически голые, бесстыдные, всепроникающие… Второй год от них спасу нет.