Вместо ответа предводитель посмотрел на Димитрия, потом на портрет. Спорить не имело смысла. Сходство было очевидным.
— Ну и что? — нашёлся Андрон. — Ну, захотел мужик человечество уничтожить! Так вы ж сами поёте: «Весь мир насилья мы разрушим…»
— Насилья, — многозначительно подчеркнул главарь.
— Так а я о чём? Сам посмотри, что вокруг делается! Геноцид в натуре… Такое — да чтоб не разрушить? До основанья?..
— А затем? — процедил главарь.
— Что «затем»?
— Вы же никакого «затем» людям не оставляете!
— Нет, погоди. — Судя по всему, Андрон выкладывал последние козыри. — Вы ведь не просто коммунисты! Вы — коммунисты-выкресты! А как же «не убий»?
Рыжеватые брови презрительно шевельнулись в узкой щели между алым шёлком повязки и чёрным сукном берета.
— Ты меня ещё заповедям поучи! — надменно сказал главарь.
Действительно, соблюдение заповедей Христовых часто зависит от обстоятельств. Так, в военное время исполнение их сплошь и рядом оборачивается прямой изменой Родине: попробуй «возлюби ближнего», когда идёшь на него в атаку! Или «не укради», если приказано добыть «языка»! Или «не лжесвидетельствуй» — на допросе в плену! Или «чти отца и мать» — даже переметнувшихся к врагу! Единственный запрет, преступая который ты не приносишь Отечеству ровно никакой пользы, это, конечно, «не прелюбодействуй». Можем ли мы назвать героическим поступок разведчицы, отважно переспавшей с начальником неприятельского штаба, если попутно не были нарушены заповеди «не убий», «не укради» и «не лжесвидетельствуй»?
Так что последняя фраза шкипера скорее навредила, нежели помогла. Властный кивок — и путешественников подтолкнули стволами к той самой вербе, за которой час назад бесследно растаял урод в дзюдогаме.
— Иех!.. — отчаянно вскричал Андрон. Будь у него на голове шапка, он бы и шапкой оземь шмякнул. — Ну вот куда бедному крестьянину податься? Президент — бомбит, вы — расстреливаете… А ещё говорят: мы за народ, мы за народ…
— Кто они? — шепнул Димитрий, пока их прилаживали спинами к шершавой рубчатой коре.
— «Красные херувимы», — сквозь зубы пояснил Андрон. — Те, что на прошлой неделе Игната Фастунова грохнули… спикера…
— А за что они нас…
— Не во имя того мир разрушаем…
— Именем Пресвятой Революции… — вдохновенно завёл главарь.
Стволы поднялись, уставились.
— У, лодыри! — беспомощно выдохнул Андрон, не зная уже, чем уязвить напоследок. — Чужих заложников мочить! Стыдоба…
Дальнейшее даже трудно с чем-либо сопоставить. Ну, скажем, так: представьте, что в густое чёрное-красное варево плюхнули столовую ложку сметаны и быстро-быстро размешали. Некий белый смерчик прошёл меж монашьих ряс, взвихрив их и разметав. Чей-то истошный ор, шальной выстрел — и картина вновь замерла. Теперь она изображала группу размётанных тел, а композиционным центром её, несомненно, являлся давешний ужасный незнакомец. Весь в белом. Припавши на левое колено и упёршись в траву левым же кулаком, он явно выжидал, не шевельнётся ли кто из поверженных.
Никто не шевельнулся.
Тогда он сосредоточил внимание на прислонённых к вербе путешественниках. Странно: его изуродованное лицо показалось им на этот раз почти симпатичным. И не потому что похорошело, и даже не из благодарности — просто «Красные херувимы» в данный момент выглядели гораздо хуже.
— Прохор… — сипло назвался нежданный спаситель.
Первым, как и следовало ожидать, опомнился шкипер.
— А ты кто, земляк? — с интересом спросил он.
— Я же тебе только что сказал, — терпеливо напомнил тот — и как-то вдруг оказался на ногах.
Димитрий ахнул. Белые штаны Прохора были варварски разорваны в мотне и обильно смочены кровью. От одного предположения, что шальная пуля (выстрелить-то успели!) ударила бедолагу в пах, Уарову чуть не стало дурно.
— Вы… ранены?..
Назвавшийся Прохором наклонил голову и с неудовольствием осмотрел повреждение.
— Зашьём, застираем, — успокоил он.
У Димитрия отлегло от сердца. Надо полагать, кровь была чужая, а ткань просто не выдержала рывка в момент особо резкого удара ногой.
— Нет, ну всё-таки… — снова начал Андрон.
— Машинка цела? — бесцеремонно перебил его энергичный Прохор.
Андрон моргнул.
— Цела… если, конечно, ты по ней гачами своими не въехал.
— Не въехал. А девальваторы?
Ответил шкипер не сразу. Сначала, хитро прищурясь, ещё раз изучил исковерканное лицо собеседника, сообразил, видать, что Прохору ничего не стоило, целый день прячась где-нибудь поблизости, подслушать все их беседы с пассажиром, — и лишь после этого соизволил разжать уста.
— Левые — в порядке, — неспешно, с достоинством сообщил он. — Правый передний — вроде тоже. А задний я перебрал… почти. Отвлекли — сам, чай видел…
— Значит, платформа на ходу?
Вопрос остался без ответа.
— Кто ж ты всё-таки будешь, мил-человек? — задумчиво произнёс Андрон.
Прохор досадливо скривил неповреждённую часть лица. Однако шкипера эта гримаса ни в чём не убедила.
— Думаешь, если ты «херувимов» пятками закидал. — ласково продолжал он, — то мы так тебе сразу и поверим?
— Могу и вас закидать, — предложил Прохор.
— А закидай!.. — с придурковатой готовностью откликнулся Андрон. — Мы — люди привычные: то ракетами нас гвозданут, то к стенке поставят… То есть не к стенке — к вербе… Так что не стесняйся, милок, приступай.
— Хорошо, — процедил Прохор, уяснив, что иначе с мёртвой точки не слезешь. — Меня наняли следить, чтобы с вами не случилось ничего плохого. Достаточно?
— Кто нанял?
— «Ёксельбанк».
— Эк ты! — поразился Андрон. — А что это ты так легко заказчика сдаёшь?
— Есть на то причины, — уклончиво заверил незваный ангел-хранитель с кровавой дырой на штанах. — Ещё вопросы будут?
Члены экипажа переглянулись.
— Нету, — буркнул Андрон.
— Тогда грузимся, — скомандовал Прохор. — Мотать отсюда надо, и как можно быстрее. А то ещё и десантура нагрянет. — Приостановился, оглядел с тоской поле недавней битвы. — Уложил четверых мужиков ни за хрен собачий… — расстроенно произнёс он.
Последняя его фраза, признаться, озадачила Димитрия.
— Лучше, если бы это были женщины?
Прохор, стоявший к Уарову изуродованной половиной лица, свирепо покосился на любопытного червоточиной правого глаза.
— Ненавижу… — проскрежетал он.