Лёха вздохнул.
— В любом случае спасибо, — сказал он.
— За что?
— За подсказку.
— Ты что-то понял?!
Лёха отозвался не сразу. Оглядел мох под босыми ногами с таким видом, словно спичку из-за уха обронил.
— Как там в Евангелии?.. — ни с того ни с сего осведомился он. — Посмотрите на смоковницу и на все деревья…
— И что? — спросил я.
— Пока ещё не распускаются, — сухо ответил Лёха.
Кроме этой белиберды, я из него выжать тогда так ничего и не сумел.
* * *
Не ведаю, что тому причиной: мои ли попытки вникнуть в тайный смысл приказов или дурное настроение владелицы — но с некоторых пор она как с цепи сорвалась. Хризантема хренова! Никогда меня ещё с таким остервенением не муштровали. Вздремнуть почти не удаётся. В истерику Мымра, правда, ударяется реже, зато сильнее и жутче. В страхах её теперь явно сквозит отчаяние, да и сам предмет боязни, Володенька Турухин, стал выглядеть несколько иначе. Как будто она хочет мне внушить ненависть к себе самому и при этом безбожно сгущает краски. Ну не такой я, не такой! Вообще не я! А уж о том, что я в Мымрином воображении творю, лучше и не упоминать. Головореза нашла, спецназовца… Ещё смущает странная штуковина, неизменно возникающая у меня в руках. Понимаю, орудие убийства, но, клянусь, ничего подобного я в жизни своей не видел. Для зажигалки велика, для огнемёта, пожалуй, маловата…
— По-моему, она в тебя влюбилась, — сказала опытная Лера.
Такое впечатление, что с моей лёгкой руки все двуногие обитатели нашей мути считают Мымру женщиной. Даже Вадим, уверявший, что лохматые бесполы.
— И что мне теперь делать?
— Ответь взаимностью.
— Как?!
— Сердце подскажет.
Издевается, зараза. До сих пор не может простить, что мы с ней тогда под страшилкой не согрешили. Откровенно говоря, я и сам до сих пор себе простить не могу… Но поймите: этот голый череп, безбровое бледное лицо, веки без ресниц… Да! Знаю! Сам такой! И тем не менее. Даже если бы закрыл глаза, осязание-то никуда не денешь…
Но больше всех, конечно, поведением моим возмущён трудяга Вадим.
— Ты что творишь? — шипит он. — Ты что ей позволяешь?
— Можно подумать, от меня что-нибудь зависит…
— Зависит! Прикинься неисправным! Уйди в ремонт!
— Ну вот… А говорил, деньги надо честно зарабатывать.
Мои слова поражают Вадима в самое сердце. Такого коварства он от меня не ожидал. Отшатывается, делает глаза убийцы.
— Честно?! Отдыха андроиду не давать — это, по-твоему, честно?
— Я-то тут при чём? Мымре поди скажи!
Не слышит. Гнёт своё:
— Да по-честному ты просто обязан уйти в ремонт! Обязан! Лицензионный на твоём месте сгорел бы давно. А ты пашешь! Может, она как раз проверяет, робот ты или не робот… Ты же нас всех подставляешь пахотой своей!
А действительно, почему я до сих пор не сказался дефектным? Сам не знаю. То ли на прочность себя проверить решил, то ли проснулось во мне этакое детское упрямство: а вот не замучишь ты Володеньку Турухина! Приказы отдавать надоест.
— С чего ты взял, будто лицензионный сгорит? — вяло возражаю я. — Ты же их не видел ни разу…
— Да ни один робот такого не выдержит! — Внезапно лицо Вадима становится тревожно, в глазах — испуг. — Или ещё хуже, — прибавляет трудяга, конспиративно понизив голос. — Другие посмотрят-посмотрят и своих тоже так гонять начнут…
А может быть, всему виной Лёхина таинственность. Намекнул прошлый раз, будто вот-вот уяснит смысловую составляющую наших ежедневных кривляний, — и мне, дураку, тоже захотелось. Теперь терплю, жду, когда количество перейдёт в качество…
Мой правый глаз залепляет синим светом, а барабанная перепонка едва не лопается от оглушительного писка. Поспешно вынимаю спичку из-за уха.
— Стоять! — рычит Вадим. — Никуда не пойдёшь!
Спичка пищит и мигает.
— Справедливость должна быть на свете? — угрожающе надвигается он на меня. Видимо, это его последний и главный козырь.
— Нет, — говорю я и ухожу, оставив собеседника в состоянии остолбенения.
* * *
Настроение — ни к чёрту. Машинально выполняю все повеления Мымры, а сам угрюмо думаю о своём.
Справедливость… Что это такое, я в полной мере осознал года четыре назад, когда мы с Танькой поздним январским вечером возвращались из гостей. Надралась она тогда основательно, да и я, признаться, лишнего принял. По дороге стала нарочно падать в сугробы, откуда мне её каждый раз приходилось извлекать. В конце концов лопнуло моё терпение, и я высказал раскинувшейся в снегу супруге всё, что о ней думаю.
В этот самый миг возникли из январской мглы двое: рослый паренёк и хрупкая девчушка. Наверное, подумали: это я Таньку в сугроб толкнул.
— Вы что делаете с женщиной?!
— Домой веду! — огрызнулся я.
Они кинулись к Татьяне и о чём-то её спросили. Не знаю, что она им сказала, но мне тут же был отвешен вполне профессиональный крюк справа в челюсть. Должно быть, спортсмен был парнишка. Меня повело, заснеженный тротуар вывернулся из-под ног, далее снизу приплыл удар ботинком в рыло — и опрокинул навзничь.
А потом произошло главное. Хрупкая девчушка склонилась ко мне и отчаянно-звонким голосом прокричала прямо в ухо:
— Подонок! Подонок! Таких, как ты, убивать мало!
И они ушли, правые, гордые собой, уверенные в том, что совершили добрый поступок. Добро должно быть с кулаками. А я кое-как перекантовался на карачки, очумело приложил пригоршню снега к разбитой вдрызг морде и, делать нечего, вновь принялся поднимать из сугроба невменяемую Таньку.
И это ещё не всё. Услышав от меня утром, что случилось, она перестала со мной разговаривать. Посудите сами: вчерашнее из памяти выпало, но, раз за неё вступились добрые люди, значит её муж и впрямь подонок.
Тогда-то мне и открылось, что представляет собой справедливость в чистом виде. Она именно такая и другой не бывает…
Удручённый неприятным воспоминанием, я не сразу обратил внимание на то, что от Мымры перестали поступать приказы. Мымра бурлила, но медленней обычного и вроде бы неуверенно. Попытался вникнуть, подстроиться — ничего не вышло. Страх, правда, чувствовался, но какой-то иной, незнакомый, а вот ненависти я вообще не уловил. Мало того, померещилось, будто в бессмысленном колыхании лиан сквозили жалость и растерянность.
И тут, совершенно некстати, возник Обмылок.
— Свободен, — коротко сообщил наладчик.
— Как?
— Как Куба. Хорош пахать. Два дня профилактики.
Надеюсь, в виду имелись два местных дня. Земной день, напоминаю, раза в три длиннее.