Толик бросался от одного борта к другому — никак не мог наглядеться. Вдоль обрывистого берега зеленели пыльные тополя. Мелкая зыбь шевелила клок мыльной пены, сброшенный, видать, в реку химзаводом. А над металлургическим комбинатом вдали вставало отвратительное рыжее облако. Да, это был их мир.
Валентин все еще сидел на брезенте, бледный и растерянный.
— Этого не может быть, — слабо проговорил он.
— Может! — изо всех сил рявкнул счастливый Толик. — Может, Валька!
— Не может быть… — запинаясь, повторил Валентин. — Тростинкой! На песке! А потом взял кусок обыкновенной проволоки…
Он ужаснулся и умолк.
— Что же это выходит… я — гений? — выговорил он, покрываясь холодным потом. — Толик!!!
Толик не слушал.
— Мы дома! — орал Толик. — Эй, на «Пенелопе»! Дома!..
«Пенелоп» шел к ним под парусом. Судя по счастливой физиономии Федора Сидорова, картины не пострадали, и мировая известность была ему таким образом обеспечена.
Справедливости ради следует заметить, что мировую известность, которой Федор в итоге достиг, принесли ему вовсе не полотна, а небольшая книга мемуарного характера «Как это было», хотя читатель, наверное, не раз уже имел возможность убедиться, что было‑то оно было, да не совсем так.
На носу яхты стояла Наталья и всем своим видом извещала заранее, что ничего из случившегося она прощать не намерена. Ее большие прекрасные глаза напоминали лазерную установку в действии.
И вот тут произошло самое невероятное во всей этой истории. Валентин, на которого столь неожиданно свалилось сознание собственной гениальностми, вскинул голову и ответил супруге твердым, исполненным достоинства взглядом.
Наталья удивилась и приподняла бровь, что должно было бросить Валентина в трепет. Вместо этого Валентин нахмурился, отчего взгляд его стал несколько угрожающим.
Определенно, в мире творилось что‑то неслыханное. Наталья нацепила очки и уставилась на мужа выпуклыми радужными зыркалами тупапау.
Полинезийцы бы, конечно, бросились врассыпную, но гениальный Валентин только усмехнулся — и Наталья растерялась окончательно.
Впрочем, дальнейшая судьба этой удивительной четы интересовать нас не должна. Открытие было сделано, и как бы теперь они там ни переглядывались — на дальнейший ход истории человечества это уже никак повлиять не могло.
1981
Все, что требовалось от новичка, — это слегка подтолкнуть уголок. Стальная плита сама развернулась бы на роликах и пришла под нож необрезанной кромкой. Вместо этого он что было силы уперся в плиту ключом и погнал ее с перепугу куда‑то в сторону Астрахани.
На глазах у остолбеневшей бригады металл доехал до последнего ряда роликов, накренился и тяжко ухнул на бетонный пол. Наше счастье, что перед курилкой тогда никого не было.
Первым делом мы с Валеркой кинулись к новичку. Оно и понятно: Валерка — бригадир, я — первый резчик.
— Цел?
Новичок был цел, только очень бледен. Он с ужасом смотрел под ноги, на лежащую в проходе плиту, и губы его дрожали.
А потому мы услышали хохот. Случая не было, чтобы какое‑нибудь происшествие в цехе обошлось без подкранового Аркашки.
— Люська! — в восторге вопил подкрановый. — Ехай сюда! Гля, что эти чудики учудили! Гля, куда они лист сбросили!
Приехал мостовой кран, из кабины, как кукушка, высунулась горбоносая Люська и тоже залилась смехом.
Илья Жихарев по прозвищу Сталевар неторопливо повернулся к Аркашке и что‑то ему, видно, сказал, потому что хохотать тот сразу прекратил. Сам виноват. Разве можно смеяться над Сталеваром! Сталевар словом рельсы гнет.
С помощью Люськиного крана мы вернули металл на ролик и тут только обратили внимание, что новичок все еще стоит и трясется.
Сунули мы ему в руки чайник и послали от греха подальше за газировкой.
— Минька, — обреченно сказал Валера, глядя ему вслед. — А ведь он нас с тобой посадит. Он или искалечит кого‑нибудь, или сам искалечится.
— С высшим образованием, наверно… — сочувственно пробасил Вася‑штангист. — Недоделанный какой‑то…
— Брось! — сказал Валера. — Высшее образование! Двух слов связать не можете…
Впятером мы добили по‑быстрому последние листы пакета и, отсадив металл, в самом дурном настроении присели на скамью в курилке.
— Опять забыл! — встрепенулся Сталевар. — Как его зовут?
— Да Гриша его зовут, Гриша!..
— Гриша… — Сталевар покивал. — Григорий, значит… Так, может, нам Григория перебросить на шестой пресс, а? У них вроде тоже человека нет…
— Не возьмут, — вконец расстроившись, сказал бригадир. — Аркашка уже всему цеху раззвонил. И Люська видела…
Старый Петр сидел прямой, как гвоздь, и недовольно жевал губами. Сейчас что‑нибудь мудрое скажет…
— Вы это не то… — строго сказал он. — Не так вы… Его учить надо. Все начинали. Ты, Валерка, при мне начинал, и ты, Минька, тоже…
В конце пролета показался Гриша с чайником. Ничего, красивый парень, видный. Лицо у Гриши открытое, смуглое, глаза темные, чуть раскосые, нос орлиный. Налитый всклень чайник несет бережно, с чувством высокой ответственности.
— А как его фамилия? — спросил я Валерку.
Тот вздохнул.
— Прахов… Гриша Прахов.
— Тю‑тельки‑матютельки! — сказал Сталевар. — А я думал, он нерусский…
Красивый Гриша Прахов остановился перед скамьей и, опасливо глядя на бригадира, отдал ему чайник.
— Ты, мил человек, — сухо проговорил Старый Петр, — физическим трудом‑то хоть занимался когда?
Темные глаза испуганно метнулись вправо, влево, словно соображал Гриша, в какую сторону ему от нас бежать.
— Физическим?.. Не занимался…
— Я вот и смотрю… — проворчал Старый Петр и умолк до конца смены.
— Гриш, — дружелюбно прогудел Вася‑штангист. — А ты какой институт кончал?
— Институт?.. Аттестат… Десять классов…
Сталевар уставил на него круглые желтые глаза и озадаченно поскреб за ухом.
— Учиться — не учился, работать — не работал… А что же ты тогда делал?
И мне снова почудилось, что Гриша сейчас бросится от нас бежать — сломя голову, не разбирая дороги…
Но тут загудело, задрожало — и над нашей курилкой проехал мостовой кран.
— Эй! — пронзительно крикнула Люська и, свесившись из окна кабины, постучала себя ногтями по зубам.