Звали юношу — Лыга (во всяком случае, так его выкликали менты), но что это было: фамилия или прозвище — Колодников сказать затруднялся.
Из коридора в камеру проникал тихий прерывистый вой. В другое время Алексей предположил бы, что это кричит человек, но сейчас предполагать такое было просто страшно.
Стоящий у двери (пытался надышаться из круглого отверстия в стальном листе) обернулся.
— Бьют, что ли?.. — хмуро спросил он неизвестно кого, и ответа не получил.
«Господи… — потрясенно думал Алексей. — Какой ГУЛаг? Какой, к черту, Освенцим? Вот же он, Освенцим-то, под боком! Ну, понятно… Понятно, почему нашим богоискателям мерещится в народе лик Христа… Мы оплеваны, как Христос, избиты, как Христос, распяты… Да, но кто распинает? Кто оплевывает?.. Да сами себя!.. Господи! Как вовремя все началось!.. Как вовремя поползло на нас из арки это… это… Возмездие, черт возьми! Только так с нами и можно! Только так!..»
Следует заметить, что, угодив впервые в переплет, Алексей Колодников сильно поумнел. Кстати, так оно обычно и бывает. Тихий прерывистый вой помаленьку умолк, за железной дверью в коридорах подвала установилась гулкая тишина.
— Оу!.. — призывно донеслось откуда-то из коридора. Глас вопиющего из камеры. — Вите-ок!.. Спишь, что ли?..
— Не… — пришло спустя малое время — поглуше и вроде бы с другой стороны. — Чего ты там?..
— Следователю-то чего петь будем, слышь?..
Ответа долго не было. Витек мыслил. Наконец неуверенно подал голос:
— А не знаем ничего — и все дела…
— Не-э… — сердито отозвался первый, тоже поразмыслив. — Не проканает… Сказку надо… Думай давай…
Алексей, осунувшись, глядел на спящих. Почему-то именно на них, а не на тех, что понуро переминались у стены, так и не найдя, где прилечь.
«Господи… — молился он, напрочь уже забыв свои наивные рассуждения относительно тюремных законов, и готовый стать на колени прямо в черную жижу. — Пощади ты их, Господи… Они ведь уже наказаны… Я не знаю, что они там натворили, за что сюда попали… Но Ты же видишь, ты видишь: вот они… Вот они лежат в этой грязи, им не дают пить, им не говорят, который час… Ты слышишь: их где-то бьют!.. Я понимаю, Господи, я все понимаю… Да, конечно! Кара твоя будет справедлива… Но кто ж тогда спасется — если по справедливости?.. Ну ты же сам говорил, Господи: „Если отыщется во всем городе хотя бы десяток праведников — пощажу этот город!..“ Так неужели же не найдется?..»
* * *
Силы, однако, шли на убыль. Все-таки провести сутки то на корточках, то осторожно прислонясь голым плечом к наждачно шершавой лепной стене, да еще с одежкой в руках — задача довольно трудная. Вскоре Колодников стал подумывать: а не разгрести ли ему туфлями грязь вон с того местечка и не пожертвовать ли, ну, скажем, рубашкой?.. В смысле — подстелить и хотя бы сесть на задницу…
Он давно уже не ужасался и не молился — лишь вздыхал временами. Судя по всему, его решили продержать здесь полные сутки с момента задержания. («Очки отобрали?.. — удивился один из товарищей по несчастью, когда Колодников упомянул об этом к слову. — Вообще-то очки отбирать не положено… Чем-то ты их, слышь, достал, ментов-то…»)
Тупая усталость съела все остальные чувства, и Алексей, бродя вдоль стены, вяло прикидывал, сколько ему еще осталось до звонка. Наступление дня ознаменовалось тем, что узников принялись выкликать по фамилиям и партиями увозить к судье. На их место, впрочем, тут же стали прибывать новые лохи, не сообразившие вовремя пнуть мента в яйца — и давай Бог ноги! Алексей, к тому времени сам уже став старожилом камеры, осведомлялся у новичков, который там снаружи час, и даже кое-что разъяснял в смысле юрисдикции.
Потом внезапно забрали и куда-то увезли двоих «лежачих», заподозренных ночным патрулем в употреблении наркотиков, и Колодникову посчастливилось: успел занять место с краешку. Постелил на присохшие к полу обрывки газет куртку, рубашку, свитер — и тут же провалился в сон.
* * *
Сон был нехорош, хотя в связи с внезапностью пробуждения Алексей его, можно сказать, не запомнил. Память сохранила лишь малый фрагмент сновидения: цементные комки, которыми облицованы стены камеры, вдруг начинают обретать смысл, и в них проступают человеческие черты. Стена как бы сложена из тесно пригнанных друг к другу лиц, и Колодников, отчаявшись, доказывает целому и невредимому Сергею Григорьевичу, что нельзя здесь устанавливать компьютеры, потому что смотрят же! Отовсюду смотрят! Со всех четырех стен… «Да никто на тебя не смотрит!.. — сердится бывший замполит. — Им и смотреть-то нечем!..» Колодников приглядывается и замечает, что у отлитых из цемента лиц плотно закрыты глаза. Это и не лица даже — это страдальчески искаженные посмертные маски…
Вот, собственно, и все, что запомнилось. А потом пришла полночь — и разбудила.
Пронзительный человеческий крик (или точнее — крики, слившиеся воедино) был настолько страшен, что Колодников тоже закричал — причем раньше, чем проснулся… Каким-то образом он уже знал, что случилось, — он знал, что незримая безжалостная сила, выплеснувшись из ночной арки, дотянулась до их подвала…
Если раньше камера напоминала четвертый круг Дантова Ада, где более или менее спокойно тонут в зловонной теплой грязи чем-то там провинившиеся при жизни грешники, то теперь это был, скорее, девятый ров восьмого круга, полный неистовства, злобы и боли. Ров, где вооруженный отточенным мечом бес наотмашь наносит осужденным на вечные муки душам глубокие ужасные раны.
— Менты… — хрипел сосед, корчась и марая постеленную на газеты одежду кровью, обильно льющейся из-под прижатых к лицу пальцев. — Менты… поганые… Так, да?.. Ну, бейте! Бейте, суки!..
В замкнутом пространстве парилки метались, давя друг друга и причиняя себе все новые мучения, обезумевшие от внезапной боли люди. Один лишь Лыга, лежащий на лучшем месте у стеночки, сохранял спокойствие. Под ребром у него, чуть выше наколки, изображавшей оскаленного хищника из породы кошачьих, и возле соска виднелись две свежие и глубокие ножевые раны — обе, судя по всему, смертельные.
— Откройте!.. — Кто-то из более или менее уцелевших уже вовсю колотил то кулаками, то пятками в железную дверь. — Откройте, гады!..
В ответ из коридора неслись точно такие же вопли и грохот гулкого металла.
Потом все вдруг опомнились на секунду и слегка притихли, очумело оглядываясь. В углу кто-то утробно выл и катался по полу, мешая кровь с черной жижей.
— Что… Что это было?.. — просипел сосед, отнимая руку от рассеченного лба. — Взрыв, что ли?..
Колотившийся в дверь сгоряча саданул ее разбитым плечом и, взвыв, ополз у порога.
— От-крой-те!..
— Некому… — выдавил, глядя на него в ужасе, Алексей. — Некому открыть… Ментов… тоже… накрыло…
— Откуда знаешь?.. — прохрипел сосед. Потом вскинулся и уставил на Алексея изумленный вытаращенный глаз. На месте второго глаза у него было какое-то кроваво-черное месиво. — Постой-постой… — задохнувшись, с угрозой выговорил сокамерник. — А ты что это целенький?.. Тебя что ж, не тронули?..