У табачного киоска Калогер задержался (испятнанная клюквенным соком газета уползла дальше) и, уплатив полчаса, получил пачку «Жупела» и на десять минут сдачи. Кстати, о куреве. Курево — это еще дня три, не меньше… С чем остаешься, Калогер?
Он добрался до набережной и, расслабленно опустившись на скамью, стал смотреть, как на том берегу бурлят подобно расплавленному олову серебристые тополя.
Подумать только, а ведь есть среди пишущей братии люди, всерьез уверяющие, что зарабатывают времени больше, чем тратят… Врут, собачьи дети! Больше, чем тратишь, не заработаешь. Как ни крути, а рано или поздно время кончается…
Прикуривая, Калогер обратил внимание, что возле гранитной вазы стоит и смотрит на него та самая женщина, с которой он столкнулся у телефона-автомата. Так… Выпученные глаза, намечающийся зобик — видимо, базедова болезнь, а никакой не испуг, как ему показалось вначале. Вялые, равнодушно сложенные губы, нос — клювом. Одета в супермодный балахон, состроченный из цветных клиньев.
«Ну вот и стервятники, — беспомощно подумал он. — Знакомые, незнакомые, полузнакомые… Почуяли. Последний автограф Калогера… Ах, дьявол, сейчас ведь подойдет!..»
Не сводя с него глаз, женщина двинулась к скамье — осторожно, словно крадучись. Яркое лоскутное оперение встрепано ветром; все, что может бренчать, — бренчит: серьги, браслеты, цепочки. Богема, надо полагать.
— Вы — Калогер?
Голос — хрипловатый, вроде прокуренный. Да, скорее всего, богема. Калогер с трудом разомкнул спекшиеся на ветру губы.
— Чем обязан?
— Спасибо вам за «Медь звенящую». — Фраза была несомненно подготовлена заранее, не раз отрепетирована и повторена.
«Господи! — в страхе подумал Калогер. — И эти два месяца они тоже растащат. Они ничего мне не оставят. По часу, по минутке…»
— А где это вы могли прочесть «Медь звенящую»? — скрипуче осведомился он.
— Это неважно, — сказала женщина. — Вы разрешите?
Она присела рядом. Калогер посмотрел на нее с ненавистью.
— «Медь звенящая»!.. — Она говорила, явно волнуясь, и все же речь ее, включая восклицания, звучала предательски заученно. — Это — прочесть и умереть! Так осмелятся писать лет через десять!..
Голос ее несколько раз сорвался и, надо заметить, превизгливо. Еще и истеричка вдобавок. Лет через десять… Дура ты, дура! Да на кой они мне черт, эти твои десять лет? Это моя беда, несчастье мое — набредать на темы, которые будут разрешены лет через десять.
— Я завидую вам, — сказала она. — Господи, как я вам завидую! Понимаете, я тоже пробовала писать, и не раз…
Калогер вздрогнул. Распушив оперение, клювастый стервятник смотрел на него немигающими выпуклыми глазами. Нет, рукописи, слава богу, у нее в руках не было. Хотя под таким балахоном можно спрятать все что угодно, в том числе и рукопись.
Женщина поспешно отвела взгляд.
— Я, наверное, проклята, — горестно распустив вялые губы, призналась она ни с того ни с сего. — Время уходит, уходит… И — ничего. Ни-че-го…
Ветер норовил добросить до Калогера ее обесцвеченные космы, обдавая удушающим запахом духов.
— Вы короче можете? — процедил он, невольно задержав дыхание.
— Короче… — Словно испытывая его терпение, она замолчала, нацелив свой тонкий с горбинкой клюв куда-то вдаль. — Значит, так… Короче… В общем, я намерена перевести на ваш счет два года.
Ветер взвизгнул, обрезавшись об острую жесть фонаря, и оборвался. Секунды три было совсем тихо. Тополя за рекой бурлили теперь как бы сами по себе.
Калогер выпрямился.
— Да вы что, девонька, в своем уме?!
— Ну вот… — беспомощно сказала она. — Я так и знала…
— Что вы знали? — Голос Калогера стал резок до пронзительности. — Что вы знали?! За кого же вы меня принимаете, если могли мне предложить…
— Да поймите же! — чуть ли не заламывая руки, умоляюще перебила она. — Я все растрачу. Понимаете? Уже растратила!.. Так почему же я не могу спасти хотя бы эти два года?.. Ну хорошо, давайте так: я вам — время, а вы…
— А я?
— Ну, я не знаю… Ну… — Она смешалась окончательно. — Книгу надпишете…
— С благодарностью за два года? — бешено щурясь, уточнил он.
— Нет, — поспешно сказала она. — Нет-нет… То есть…
Запуталась и испуганно умолкла, больше похожая теперь на больного воробья, нежели на стервятника. Ветер гнал по набережной пыль и обрывки бумаги.
— О ч-черт! — сказал Калогер. — Да как вам это вообще пришло в голову?
— А!.. — Она раздраженно дернула плечом. — Сначала у меня пили, потом у знакомых… А потом вдруг такая тоска!.. Жить не хочется…
— Сколько у вас там еще на счету?
Она с надеждой вскинула голову.
— Много, — сказала она. — Честное слово, много…
— Много… — повторил он и усмехнулся через силу. — Вы и заметить не успеете, как оно разлетится в прах, это ваше «много». И вот когда у вас останется два месяца…
Ее глаза полезли из орбит окончательно.
— У вас осталось два месяца? — в ужасе переспросила она, и Калогер мысленно обругал себя последними словами.
— Я сказал: к примеру, — сухо пояснил он. — Так вот, — когда у вас останется, к примеру, два месяца… Тогда вы вспомните о своем подарке.
— Нет, — сказала она.
— Вспомните-вспомните, — холодно бросил Калогер. — Можете мне поверить.
Она помотала головой, потом задумалась.
— Нет, — сказала она наконец. — Не вспомню…
— Послушайте! — Калогер вскочил. От его ледяной назидательности не осталось следа. — Вы или сумасшедшая, или…
Она подалась вперед, тоже собираясь встать, но Калогер шарахнулся и, ускоряя шаг, бросился прочь от скамьи. Все это очень напоминало бегство.
Собственно, это и было — бегство.
Что жизнь растрачена дотла, Калогер понял еще утром. Отключился телефон. Первый признак надвигающегося банкротства — когда вокруг тебя один за другим начинают отмирать предметы: телевизор, кондиционер… Все, что в твоем положении — роскошь…
Он запер дверь, наглухо отгородившись ею от знакомых, незнакомых, полузнакомых, и подошел к столу. После разговора на набережной вопрос со «Слепыми поводырями» решился сам собой: он будет работать. Он будет работать над ними так, словно впереди у него добрая сотня лет, — не торопясь, отшлифовывая абзац за абзацем. Пока не кончится время.
Итак, «Поводыри»… Обширный кабинет. Рабочая роскошь: портьеры, старинные кресла, стол, две стены книг. А вот и наследник этой роскоши, в которую всажено несколько жизней — отца, деда, прадеда… Лидер. Зеленые насмешливые глаза, мягкая просторная куртка. Молод, слегка сутул. Вид имеет язвительно-беззаботный, как будто дело уже в шляпе и беспокоиться не о чем. Хотя все, конечно, не так, и первая его забота — удержать в узде остальных заговорщиков, которые уже сейчас тянут в разные стороны и уже сейчас норовят перегрызться между собой. Вот они, все пятеро, — расположились в креслах и ждут шестого, самого ненадежного. Отсюда они начнут мостить благими намерениями дорогу в ад, отсюда бросятся они спасать чужой неведомый мир и в результате порубят его… Сейчас мурлыкнет дверной сигнал, все шевельнутся и лидер скажет с облегчением: «Ну вот и он… А вы боялись…»