— Тень Ар-Аяфы нам не удержать в любом случае, — пояснил кареглазый. — Сдача ее неизбежна. Кроме того, все кто способен носить оружие, уйдут с нами.
— А кто не способен?
Прямые брови собеседника на секунду перестали быть прямыми и вспорхнули изумленно. Очевидно, вопрос показался странным и наивным.
— Продолжай, — буркнул Ар-Шарлахи.
Кареглазый продолжил, но теперь отношение присутствующих к тому, что он говорил, было другим. Они уже не ловили каждое слово, как некое откровение, но поглядывали то и дело на Шарлаха, пытаясь прочесть по его лицу, как он сам относится к услышанному. А лицо становилось все мрачнее и мрачнее. Кареглазый начал нервничать и, явно смяв заключительную часть своей речи, умолк.
— Кто еще хочет что-либо мне посоветовать?
Фраза прозвучала несколько оскорбительно. Кареглазый выпрямился и заметно побледнел. Остальные переглянулись. Желающих что-либо посоветовать не нашлось.
— Хорошо, — сквозь зубы сказал Ар-Шарлахи. — Свое решение я сообщу вам чуть позже. А сейчас — идите. Ты — останься, — добавил он, обращаясь к Алият.
Секунда прошла в недоуменном молчании, потом зашуршали плащи, зазвякал металл. Вздыхая, озабоченно перешептываясь вполголоса и покачивая головами, люди поднимались с ковра, и вскоре комната опустела. Некоторое время Ар-Шарлахи сидел с каменным лицом, выпрямив спину, потом вдруг ссутулился и затравленно посмотрел на Алият.
— Слушай, достань вина… — упавшим голосом попросил он.
Та, не говоря ни слова, вышла и вскоре вернулась с кувшинчиком. Тревожно заглянула в глаза.
— Не знаю, что делать… — подавленно пробормотал он, срывая восковую печать.
— Вроде он все правильно говорил… — осторожно заметила Алият.
Ар-Шарлахи сделал ей знак немного помолчать и, отведя повязку с лица, залпом осушил полную чашку. Перевел дыхание, посидел, недобро прищурясь куда-то в угол. Потом вскинул глаза на Алият.
— Кто он?
— В смысле — как зовут?
— Да хотя бы это!..
— Как зовут, не знаю, а кличка — Кахираб.
— То есть выходец из Пьяной тени?
— Ну да… Вчера поднял тень Ар-Нау, привел три корабля…
— Ар-Нау? Так это же совсем рядом с кивающими молотами!
Алият замерла на секунду.
— Ты думаешь, что он… — Она не договорила.
— Да уверен!.. — проворчал Ар-Шарлахи, наливая вторую чашку. — Будь спокойна, без присмотра они меня не оставят… Что же делать-то, а?
Последнюю фразу он произнес самым жалобным тоном. Алият робко подсела и обняла его за плечи. Раба, во всем послушная господину. Раньше ее надо было в бархан закопать…
— Да ничего тебе делать не нужно, — жарко зашептала она. — Они сами все за тебя сделают. Ну что ты — хуже Улькара?..
— А что с Ар-Аяфой?
Алият чуть отстранилась.
— Ты тут вообще ни при чем, — сказала она очень серьезно. — Они сами подняли мятеж. Нас еще не было в этой тени, так ведь?
— Да в том-то и дело! — вскричал он в отчаянии. — Те, кто поднял мятеж, уйдут с нами! А те, кто не поднимал? Они-то ведь останутся! В чём они виноваты?
— Ни в чем, — сказала Алият. — Но это ведь война. Всех не сбережешь… Там люди ждут, — напомнила она, кинув на дверь. — Ты пей, да я спрячу…
В угрюмом молчании Ар-Шарлахи выцедил вторую чашку и, отдав ее вместе с кувшинчиком Алият, расстроенно буркнул:
— Зови…
Когда предводители отрядов и послы от взбунтовавшихся теней расселись, Ар-Шарлахи уже восседал на подушках, как и подобает будущему владыке Пальмовой Дороги: позвоночник — прям, глаза — надменны.
— Кто задумал, тот и исполняет, так ведь, Кахираб? — негромко и медленно проговорил он.
Темнолобый кареглазый Кахираб с облегчением нагнул голову в глубоком кивке.
— План — твой, — так же неспешно, словно бы через силу, продолжал вождь. — Стало быть, тебе и командовать…
— Благодарю за честь! — прочувствованно ответил тот.
На него взглянули — кто с завистью, кто с уважением, кто просто внимательно.
На душе у Ар-Шарлахи было скверно. Он ждал, он надеялся, что вино произведет на него свое обычное действие, что в самый последний миг снизойдет вдохновение… Да нет, даже не вдохновение, а просто храбрость. То ли недостаточно выпил, то ли слишком устал, но не вышло, не выговорилось то, что он задумал сказать: «Командуй, отступай, разбивай караваны Улькара поодиночке, а я остаюсь здесь…» И ничего бы они с ним не сделали…
И все же нужно было что-то произнести, смутить, сбить спесь, хоть как-то расквитаться за собственную слабость…
— Да, кстати, Кахираб…
Тот вскинул голову. Карие глаза исполнены внимания и почтения — не придерешься. И Ар-Шарлахи продолжал небрежно:
— Такая просьба: передай от меня привет Тианги… при случае.
Как он и ожидал, Кахираб был искренне удивлен:
— Какому Тианги?
Ар-Шарлахи медленно усмехнулся, не сводя с него насмешливых презрительных глаз.
— Ты не знаешь Тианги?
— Я знаю нескольких человек, носящих это имя.
Усмешка увяла.
— Ты, должно быть, имеешь в виду Левую руку Анитамахи, — спокойно, не отводя взгляда, с бесстыдной откровенностью продолжал смуглый упрямобровый Кахираб. — Хорошо, передам сегодня же…
Бритоголовый жрец (вернее, не сам жрец, а служитель храма; жрецы хранили обет молчания) намекнул, что, коль скоро война пойдет не только за независимость Пальмовой Дороги, но и за веру отцов, то кому, как не ему, Шарлаху, надлежит подать пример благочестия. Предложение это странным образом совпало с желаниями самого Ар-Шарлахи, особой религиозностью обычно не отличавшегося и зараженного вдобавок тлетворными идеями премудрого Гоена о божественной сущности человека. Но на сей раз будущим владыкой Пальмовой Дороги овладела такая тоска, так безвыходно и черно обозначилось перед ним будущее, что даже вино не помогло. Из людей пожаловаться было некому (его бы просто не поняли), оставалось одно: поделиться печалями со злой луной и четырьмя верблюдами.
Сопровождаемый почтительным молчанием толпы, Ар-Шарлахи, упрямо склонив голову, в державном одиночестве проследовал к восстановленному наскоро храмику, увенчанному по углам бронзовыми рогатыми мордами. Как положено, разувшись у порога, он принял из рук жреца черепок с курящимися травами и расстелил на голом каменном полу коврик перед рыжевато-серым пыльным обрезком кошмы, свалянной из верблюжьего подшерстка.
О чем он шевелил губами, вскидываясь время от времени на колени и обращая глаза к металлическому зеркальному диску с синеватыми контурами матери-верблюдицы? Бритоголовый жрец, да и толпа за стенами храмика знали наверняка: просит помощи против ненавистной Харвы. Пожалуй, одна только Алият понимала, что Харва — любимый город Ар-Шарлахи и что вряд ли будущий владыка Пальмовой Дороги горит желанием стереть его с лица земли.