— А я однажды видела, как настоящие собачки расцепиться не могли, — жалобным детским голоском сообщила Ляля. — Бедняжки…
Ратмир заставил себя улыбнуться.
— Да почему же бедняжки? — опасливо подвигав головой, возразил он. Прозрачные водоворотики перед глазами начали, слава богу, таять. — Для натуралов склещивание, как ни странно, имеет прямой смысл, — более или менее успокоившись, назидательно продолжал медалист. — Во-первых, гарантирует оплодотворение, во-вторых, препятствует групповухе. Парадокс собачьей свадьбы. Казалось бы, тьма-тьмущая кобелей, а спаривается всего один…
«Как у людей, короче, только наоборот…» Вслух он этого, конечно, не произнес, но даже и предыдущих слов оказалось более чем достаточно. Профессиональная осведомленность Ратмира произвела на Лялю самое неприятное впечатление.
— Я слышала, у вас даже соревнования такие проходят… — несколько напряженно проговорила она. — Врут?
— В «Парфорсе» небось прочла? — ворчливо осведомился Ратмир. Привстал с ковра и, дотянувшись до подносика, наполнил бокалы вином. — Проходят… — честно признался он, протягивая один из них Ляле. — Неофициально. Как и собачьи бои.
— А ты? Участвовал?
— В качестве зрителя… Хотя один раз даже в жюри сидел!
— Ах, даже в жюри… Значит, специалист?
— Да я думаю! — с достоинством ответил он. — Высший кобеляж сдавал самому Козанегре…
— Ну и на ком-то же ты, специалист, тренировался?
— В основном на тренажере.
— Ах, у вас еще и тренажеры?
— Только у кобелей, — невольно расплываясь в улыбке, уточнил Ратмир. Забавная, ей-богу, эта Ляля. Нарочно, что ли, себя накручивает? Однако, вопреки его ожиданиям, допрос продолжения не получил. Любопытство взяло верх над ревностью.
— Собачьи бои — понятно… — озадаченно произнесла она, поднося бокал к губам. — Кто кого погрыз — тот и победитель… А тут-то как же?
— А как в парном катании, — небрежно объяснил Ратмир. — Первая оценка — за технику, вторая — за артистичность…
Опешила, заморгала.
— А нам бы ты сейчас какие оценки выставил?
— Высшие.
— Я серьезно!
— И я серьезно, — сказал он, откровенно развлекаясь. — Кто ж самому себе оценку занижает!
— А за сопение? — уязвила она.
— Ну-ну! — одернул он. — Попрошу без выпадов! Вот если бы я вел себя тихо, как раз пошли бы штрафные очки. Боксеры, чтоб ты знала, собаки шумные. Пыхтят, фыркают, плямкают, вздыхают, отдуваются…
— Во сне храпят…
— В рабочее время? Обязательно!.. Первое требование к боксеру — громкое дыхание. Ты ж меня уже сто раз выгуливала — могла бы вроде заметить. Потому нас и в засаду никогда не берут…
— Ну а все-таки! Вот, допустим, мы выступаем…
— Стоп! — прервал Ратмир. — Начнем с того, что на такой конкурс еще надо пробиться. Отборочные соревнования, отсев — сумасшедший… Стало быть, постоянная тренировка… — Он не договорил, потому что лицо ее застыло, а зрачки задышали, увеличиваясь, как от сильного страха.
— Ну!.. — с замиранием в голосе сказала она, отставляя нетвердой рукой бокал. — Так чего же мы ждем?..
Стареешь, пес, стареешь… Вроде бы и день сложился удачней некуда: украсть вон хотели, заметку завтра тиснут в «Парфорсе», выступление в школе на ура прошло, с Лялей наконец друг до друга дорвались… В тебе же сейчас каждая жилочка от радости звенеть должна!
Что не так, старик, что не так?
Ну, потянулся неудачно, поплыли водоворотики перед глазами… Видимо, просто устал. Устал боксер.
Ратмир брел по ночной набережной. Слева за парапетом лежала чернота, бездонный провал, сглотнувший и мутноватые неторопливые воды Сусла-реки, и низкие клубящиеся рощи на том берегу, и бетонные опоры недостроенного моста. Если бы не отражающиеся нитевидно алые огоньки бакенов, возникло бы впечатление, что мир за парапетом кончается. Небо еще с вечера выложено было пухлыми тучами. И ни звука, ни вспышки из черноты. То ли погода нелетная, то ли, пока он тут разбирался со всеми своими проблемами, Америка успела помириться с Лыцком. Хотя нет. Случись такое. Боб узнал бы об этом первым. Однако полчаса назад Ратмир вернул ему с благодарностью ключи — и новостей не услышал…
Вскоре он заметил, что за ним пристроились и следуют бесшумно по пятам трое легавых. Пошли в добор. Всё правильно. Всё по строгим законам этологии. Дело-то ведь даже не в том, что одинокий прохожий слегка выпил, а в том, что бредет понуро. Олицетворенная покорность судьбе. Только таких и брать!
Молоденькие еще, видать, легаши, непоимистые. Пес их знает, где они проходили выучку и кто их натаскивал. но подсунулись эти трое, прямо скажем, опрометчиво. Всполохнули дичь. Да, ребята, натирать вам еще чутье и натирать…
Ратмир выпрямился, вскинул голову, перестал волочить ноги. Шага, однако, не ускорил. Незачем. Спустя малое время покосился через плечо. Легавых, как можно было предвидеть, сзади не обнаружилось. Надо полагать, взяли другой след. То есть ко всему еще и на тропе не тверды.
Шествуя неторопливо и достойно, Ратмир миновал молочно-белую подсвеченную прожекторами ротонду. Под куполом ее расставлены были столики, звучал динамик.
Сбежала собака… Сбежала собака… — плакал, жаловался под музыку заливистый детский альт. Сбежала собака… по кличке Дружок…
Мысли Ратмира плелись, по-прежнему понуро свесив морды.
Прогавкал жизнь. Без малого сорок лет — псу под хвост. И что в итоге? Бронзовая, еще не отчеканенная медалька? Да и ту, сказать по правде, отхватил случайно, второй раз такой удачи не представится. Вот умри он сейчас — даже нечего будет перед гробом нести…
И вспомнилось вдруг Ратмиру, как хоронили Цезаря. Славный сентябрьский денек. Обесцвеченная сероватая листва тополей. Молодые дубки, кокетливо начинающие желтеть с кончиков веток. С ясного неба — ни грома, ни рокота. До начала американо-лыцкого конфликта еще добрых полгода. Молчаливая и как бы слегка растерянная толпа перед блекло-розовым двухэтажным строением приюта, где Цезарь (слышите ли? сам Цезарь!) провел последние дни своей доблестной собачьей жизни. Выносят медали на подушечках. Их до неприличия мало.
Лорд Байрон в недоумении поворачивается к Адмиралу.
— Где ж остальные-то? — почти испуганно спрашивает он.
— Пораспродал, видать… — отвечает ему с тоской Адмирал.
К Ратмиру протискивается непривычно озабоченный Боб. Он — распорядитель. Гильдия поручила.
— На, возьми, — глухо и отрывисто говорит он, глядя куда-то в сторону. — Впереди понесешь…
Ратмир бережно принимает на диво потертый кожаный ошейник с медными позеленевшими бляшками, намордник, поводок — и занимает место во главе формирующейся процессии.