А с другой стороны, ситуация приобретает несколько жутковатые очертания. Влад вспомнил взметнувшуюся из высокой редкой травы пятнистую лапу с судорожно растопыренными когтями и почувствовал себя совсем неважно. Да на такую тварь — только с карабином и с егерем! А тот ее — с улыбочкой и голыми руками. То ли задушил, то ли хребет сломал…
Значит, оружие применять нельзя. Кстати, надо будет спросить у Чаги: что будет, если все-таки применишь? Запрезирают? Ну, это на здоровье… Только ведь скорее всего загонят в рощу и подпалят с трех сторон. Ладно. Решено. Без оружия так без оружия.
…И что же у нас в активе? А ничего в активе! Юношеское увлечение капоэйрой у нас в активе. Ну еще, может быть, общая физическая подготовка неплохая. Была. До так называемой посадки и сотрясения мозга. Ох, Влад, переломят тебя здесь об коленку при первом удобном случае. Как сушняк. С пушечным треском.
И зачем они откочевали в спокойные степи? Изучать нечего, металл куда-то исчез. Чага говорит: не раскуклился еще. Шутит, наверное. Хотя после паучков этих дикорастущих, кажется, уже во что угодно поверишь. Вплоть до почкования осколков.
Влад ударил пятками Седого и поравнялся с Чагой.
— Ну что, Чага? Может, вернемся?
— Куда?
— Откуда пришли.
— Там металл, — напомнила она.
— Да уж лучше металл, — буркнул Влад.
— Ты как женщина. — Чага усмехнулась. — Только о нем и говоришь.
— Что делать, Чага! Металл — враг. А врага надо знать.
— Мать тоже думала, что знает его, — задумчиво молвила Чага. — А металл ее убил.
Влад фыркнул.
— Что она там знала! Что вы вообще о нем знаете! Ты, например, много о нем знаешь? Как он движется? Почему растет?
— Это вообще незачем знать, — возразила Чага. — Я чувствую, когда он идет. И вовремя ухожу с его дороги.
— Интересно! Чем же это ты чувствуешь?
Чага сказала.
— Чем?! — ужаснулся Влад.
Чага повторила. Слово было хорошо знакомо, просто Влад еще ни разу не слышал его при свете дня.
— Ты не сердись, — осторожно начал он, чувствуя, что физиономия его невольно разъезжается в совершенно непристойной улыбке, — но… Что же, у тебя там все опускается, что ли, когда он идет?
— Нет, — вполне серьезно ответила она. — Не опускается. Сжимается.
— Ни черта себе приборчик!.. — пришибленно пробормотал Влад по-русски и некоторое время ехал молча. — Да ведь это просто страх, Чага! А вы его принимаете за чутье!
Она равнодушно повела плечом.
— Какая разница! Главное, почувствовать…
В мутно-голубом небе на относительно небольшой высоте ходила кругами какая-то хищная птица, и означало это, что металл здесь пока воевать не собирается. Влад уже неплохо разбирался в местных приметах. Отвесная сверкающая царапина по небосклону предупреждала, например, что сейчас в вышине раскроется и замерцает проволочная паутина. Металл смотрит, и лучше всего свернуть с дороги и поискать укрытие.
А вот косые и параллельные земле серебристые штрихи — это уже серьезнее! Это значит, что по округе мечется так называемый рой. Вообще, почти все местные выражения, касающиеся металла, были с наивной прямотой взяты из жизни насекомых. Металл роится — падай носом в землю и моли судьбу, чтобы это оказался зрячий рой, срезающий лишь верхушки трав, а не слепой, когда паутинчатый локатор уже сбит, и сталь метет, впарываясь во что попало.
Да нет, если не зевать, можно и с металлом поладить. А вот с людьми…
— Чага, а ты можешь показать какие-нибудь мужские приемы? Я имею в виду: приемы драки…
Более изумленного выражения лица он у нее еще не видел. Вопрос, надо полагать, был задан пренеприличнейший.
— Я женщина, — выговорила она наконец с тихим негодованием в голосе. Но отступать было поздно.
— Они их что, в секрете держат? Я имею в виду: от женщин…
— Конечно!
Так. Ну что ж… Значит, будем вспоминать приемы капоэйры… Нет, с металлом все-таки легче. Там хотя бы знаешь, что он не за тобой охотится…
— Чага! А вот ты как-то говорила, что твои родственники могут принять нас в семейство. А если не родственники? Примут?
Холодный, несколько презрительный взгляд через плечо.
— Примут. Если ты там найдешь себе женщину, а я — мужчину.
— Ясно, — пробормотал он, помрачнев. — Тогда это, конечно, не подходит.
— Почему?
Влад резко натянул поводья. Седой оскорбленно фыркнул и остановился, мотнув породистой головой.
— То есть как почему? — От обиды у Влада даже голос сорвался. — Да потому что я уже твой мужчина!
Не менее резко Чага осадила Рыжую и, круто развернув, бросила ее на Влада. Как на таран шла. Запрокинутая, оскаленная морда Рыжей и не менее искаженное смуглое лицо Чаги. Растопыренная пятерня шарит за седлом, вот-вот кистень достанет…
— Ты сначала у меня камни отбери! Мужчина!
Снова крутой поворот, и Чага, не оглядываясь, поехала прочь. В прежнем направлении. Спина выпрямленная, злая.
Некоторое время Влад остолбенело смотрел ей вслед, сидя на переминающемся, но не двигающемся с места Седом, потом осторожно высвободил ногу из мягкого кожаного стремени и соскользнул на землю. Слабо толкнул зверя ладонью в мощный, тщательно вычесанный бок.
— Иди, Седой, — приказал он перехваченным горлом. — Иди. Догоняй.
Повернулся и побрел в степь. Хватит. Всякому унижению бывает предел. Да, он не мужчина. Он не землекоп, он не наездник, и голыми руками убивать он тоже не умеет. Он просто пилот первого класса, имевший глупость остаться в живых.
Горько скривив рот, он брел, раздвигая редкую высокую траву и жалея только об одном, что под ногами ни одного осколка. Хотя зачем осколок? За пазухой есть еще нож, к счастью, не выброшенный Чагой. Отойти подальше, выпустить лезвие, а там уже металл сообразит, как с ним поступить…
Над плечом раздалось знакомое фырканье, и в шею ткнулись влажные губы зверя. Сзади шуршала ломкая суставчатая трава и мягко ступали тяжелые неторопливые копыта.
— Не надо, Седой, — сдавленно попросил он. — Не надо, иди.
— Влад. — Тихий голос Чаги.
Он обернулся. За ним шли оба зверя. Чага глядела с седла печально и растерянно.
— Влад, тебя убьют.
Повернулся и побрел дальше. Трубчатые травы сами подворачивались в руки и, если вовремя не разжать кулак, натягивались и лопались с тихим и каким-то неимоверно тоскливым звуком.
— И меня убьют тоже, Влад.
Остановился. Постоял, опустив голову. «Сил моих больше нет, — беспомощно твердил он про себя. — Сил моих больше нет…» Стиснув зубы, качнулся в сторону степи.