Он замедлил шаг и посмотрел на окно, где горел свет. Без сомнения, именно там находились обе женщины — а Бофорт, скорее всего, отправился искать утешения в какое-нибудь другое место. Ходили даже слухи, что он покинул Нью-Йорк с Фанни Ринг; впрочем, миссис Бофорт держалась так, что вряд ли это было правдой.
Насколько Арчер мог видеть Пятую авеню, он был почти совершенно один. Большинство знакомых в этот час были дома и переодевались к обеду; и он порадовался про себя, что выход Эллен, по всей вероятности, останется незамеченным. Как только эта мысль промелькнула в его мозгу, дверь отворилась, и она появилась на пороге. Позади нее мерцал огонек свечи, как будто кто-то освещал ей дорогу. Она повернулась, сказала этому кому-то несколько слов, и дверь закрылась. Она сбежала со ступенек.
— Эллен, — едва слышно проговорил он, когда она ступила на мостовую.
Она остановилась в легком испуге, и тут же он увидел двух приближающихся к ним франтов. Что-то очень знакомое показалось ему в покрое их пальто, в манере носить роскошные шелковые шарфы, повязанные поверх белых галстуков, — он подивился тому, куда это люди их круга могут отправляться в столь неурочное время. Потом он вспомнил, что Реджи Чиверсы, особняк которых был неподалеку, приглашали большую компанию друзей, чтобы отправиться на «Ромео и Джульетту», и эти двое, видимо, были из числа их гостей. Когда они поравнялись с фонарем, он узнал Лоуренса Леффертса и молодого Чиверса.
Трусливое желание, чтобы никто не видел Оленскую у дверей Бофортов, исчезло, как только он почувствовал тепло ее руки.
— Теперь я смогу видеть вас — мы будем вместе… — пробормотал он, едва осознавая, что он говорит.
— Бабушка вам сказала? — отозвалась она.
Глядя на нее, он увидел краем глаза, как Леффертс и Чиверс, дойдя до угла, из деликатности перешли на другую сторону Пятой авеню. Он и сам всегда поступал так из мужской солидарности, но теперь это молчаливое потворство вызвало у него тошноту. Неужели она полагает, что они смогут существовать подобным образом? А если нет, что она вообще думает обо всем этом?
— Я должен вас видеть — завтра. Где мы можем быть одни, — сказал он, и его голос показался грубоватым даже ему самому.
Поколебавшись, он пошла к карете.
— Но я буду у бабушки — по крайней мере пока, — сказала она, все же решив, что изменения в ее планах требуют хоть каких-нибудь объяснений.
— Где-нибудь, где мы сможем быть одни, — настаивал он.
Она рассмеялась слабым смехом, который привел его в раздражение.
— В Нью-Йорке? Но ведь здесь нет ни церквей… ни памятников…
— Уже есть — Музей искусств. [86] В парке, — объяснил он, так как она смотрела удивленно. — В полтретьего я буду у входа.
Ничего не ответив, она повернулась и быстро села в карету. Карета тут же тронулась. Оленская наклонилась к окну, и ему показалось, что она махнула ему рукой. Арчер смотрел ей вслед, и буря противоречивых чувств переполняла его. Ему казалось, что он только что говорил не с той женщиной, которую искренне и страстно любил, а с какой-то другой, поднадоевший роман с которой уже давно катился по накатанным рельсам, — так невыносимо для него было вновь ощутить себя пленником привычных для ловеласа слов и действий…
«Она придет!» — сказал он себе чуть ли не с отвращением.
Презрев «коллекцию Вульф», [87] немыслимые полотна которой занимали одну из главных галерей странного здания с диковатым смешением чугуна и разноцветных изразцов, известного как Метрополитен-музей, они прошли по коридору в комнату, куда редко забредала нога посетителя, — там скучала в уединении коллекция античных древностей Чеснолы.
В этой обители уныния они были предоставлены сами себе и, сев на диван у радиатора, молча смотрели на шкафы из черного дерева, где за стеклом хранились спасенные из земли фрагменты Илиона. [88]
— Забавно, — сказала Оленская, — я никогда не была здесь прежде.
— Это и понятно. Но со временем, я думаю, это будет великий музей.
— Пожалуй, — согласилась она рассеянно.
Она встала и прошлась по комнате. Оставшись сидеть, Арчер наблюдал за перемещениями ее фигуры, девически легкой даже под тяжестью мехов. На ней была меховая шапочка, изящно украшенная пером цапли, из-под которой спускались на щеки возле ушей темные локоны колечками, похожие на завитки виноградной лозы. Как и при первой их встрече, он словно впитывал в себя каждую деталь ее внешности, которая принадлежала только ей и никому более. Он поднялся и подошел к шкафу, перед которым она стояла. На стеклянных полках были собраны обломки разных вещей, в которых с трудом можно было распознать предметы домашнего обихода, украшения и мелкие безделушки, сделанные из стекла, глины, потемневшей бронзы и других материалов, тронутых временем, а иногда почти разрушенных им.
Как это жестоко, — сказала она, — что когда-то все перестает иметь значение… вот эта мелочь, все эти предметы… они ведь были нужны каким-то давно забытым людям… а теперь мы должны догадываться об их предназначении, разглядывать их в лупу и писать на этикетках: «назначение неизвестно»…
— Да, но сейчас…
— Что — сейчас?
Она стояла перед ним в своей длинной котиковой шубе, спрятав руки в маленькую круглую муфту, с вуалью, полупрозрачной маской укрывшей ее лицо до кончика носа, и букетик подаренных им фиалок, который она приколола к груди, слегка колебался от ее прерывистого дыхания. Ему казалось совершенно невероятным, что эта изысканная гармония линий и красок когда-нибудь разрушится под влиянием этих отвратительных законов природы.
— Сейчас для меня что-нибудь значит лишь то, что касается вас, — сказал он.
Она задумчиво посмотрела на него и вернулась на диван. Он опустился рядом и ждал; шаги, отдающиеся гулким эхом где-то в отдалении, заставили его ощутить почти физически, как уходит время.
— Вы что-то хотели сказать мне? — нарушила она молчание, словно почувствовав то же, что и он.
— Сказать? — отозвался он. — Да. Я думаю, вы решили остаться в Нью-Йорке, потому что испугались.
— Испугалась?
— Что я последую за вами в Вашингтон.
Она опустила свой взгляд на муфту, и он увидел, что руки ее слегка дрожат.
— Это верно? — настаивал он.
— Что ж, да, — призналась она.
— Значит, это так. Вы это знали.
— Да. Знала.
— И что же?
— Но так все-таки будет лучше, правда? — Этот вопрос вырвался у нее вместе с тяжелым вздохом.