Среди них было немало охотников, они знали тропы, и сейчас они уходили тайно, замотав тряпками копыта лошадей, устрашенные дьявольским противником, ни разу не встретившись с ним в бою, из долины, которую присягнули держать.
Ульф мягко спрыгнул с последней ветки, обернулся к Хагано.
– Комес с дружиной бегут.
– Так надо спешить к нашим! Еще успеем перехватить и ударить!
– Можно, конечно, – медленно начал Ульф, – поиграть с ними, поводить, запутать… Только зачем? Они не хотят боя, так пусть бегут.
Хагано ожидал, что Ульф добавит свою обычную присказку насчет радости и веселья, но тот смолк. Другое привлекло внимание Хагано: теперь Ульф говорил гладко и не запинаясь, как обычно, когда речь словно бы требовала от него мучительных усилий. И голос его звучал заметно выше.
– Где же достойный противник? – с издевкой спросил Хагано.
– Противник будет… – Ульф почти вызывающе отвернулся от Хагано.
– Уж не сотворишь ли ты его своим колдовством? – долго сдерживаемое раздражение рвалось наружу.
– Тебе не нравится мое колдовство? – продолжал Ульф все тем же ровным, высоким, незнакомым голосом. – Хотя бы потому, что из-за него ты не решаешься вынуть меч из ножен и воткнуть его мне в спину. А ведь именно для этого ты за мной и увязался.
– Что ты несешь? Или ты забыл, что я первым кричал твое избрание?
– Ты кричал за мое избрание, потому что сам хотел быть вожаком. Ты не мог убрать Тюгви, потому что привык почитать его, и соглашался ждать, тем паче что Тюгви стар и ждать пришлось бы недолго. Я – другое дело. Ты сообразил – пусть Тюгви уступит мне свое место, устранится от власти – тебе легко будет меня убрать.
– Ты умен, – выдохнул Хагано. – Не по-человечески умен… Чего тебе от нас надо, ты же не человек!
– Во мне больше человеческого, чем во всех вас! – Он обернулся, и лицо под оскаленной пастью опровергало его слова – темное, с гладкой, как камень, кожей, таким не бывает лицо человека.
– Поберегись, Ульф, какой ты ни есть вожак, я могу вынуть твое сердце!
– Я не Ульф. – Мгновенная вспышка угасла.
– Что?!
– Ульфа нет. Его кости давно растащили волки, которые не были его братьями.
В этот миг Хагано понял, почему таким странным казалось лицо Ульфа – оно вовсе не было нечеловеческим, оно было просто не мужским, и невероятным представлялось, как его вообще можно было принять за лицо мужчины. Но в мгновение следующее это лицо стало вытягиваться и заостряться, зарастать серой шерстью, а глаза явственно поменяли цвет. Хагано, выхватывая меч, бросился на жуткую тварь, ибо мог быть кем угодно, но не трусом, и так и не узнал, что именно пронзило его горло – волчьи зубы или длинный охотничий нож.
На сей раз она заявилась прямо в монастырь. Как она туда проникла – бог весть, отца Лиутпранда это не слишком интересовало. Важнее другое – раньше она хотя бы не совершала явного кощунства, теперь перешагнула и через этот запрет. Нарушив молитвенное уединение настоятеля в монастырской церкви. Он не стал кликать братию – почему-то это показалось ему таким же недостойным и непристойным деянием, как и ее приход. Но попытался говорить с ней сурово:
– Зачем ты пришла?
– Затем, что я не вижу снопа на крыше! – резко сказала она.
– К твоим безумным предприятиям…
Она не дала ему закончить, заговорила скоро и отрывисто:
– Комес с дружиной сбежали. Они сделали это тайно, никто еще не знает, Оборотни тоже, разведка у них из рук вон, но они узнают. Пора собирать людей. Только скажи им, чтоб ни в коем случае не вступали в ближний бой. Оружие необученных – стрелы, камни, бревна, а больше всего – огонь, все то, что Оборотни презирают…
– …я не причастен! Ты слишком далеко заходишь, требуя, чтоб я предал ради тебя то, что проповедовал всю жизнь! Ты – мирянка и больше подвержена дьявольским искушениям. Но я – священник, слуга Господень, для меня путь зла и насилия, по которому так охотно идут люди, закрыт, а месть – приманка для слабодушных… Хотя я уже говорил тебе об этом.
– Месть. Я думала, что буду радоваться, когда перед гибелью открою уничижающую их тайну. Но когда я попробовала, то не почувствовала ничего. Ты прав, месть – пустое. Их нужно просто уничтожить.
– Неужели они все еще не сыты насилием?
– И не насытятся.
– Возможно ли это?
– Ты не знаешь их так, как знаю я. «Весь мир – для Оборотней!» – говорят они. Три десятка безумцев в глухом лесу… Впрочем, слыхала я – и от тебя же, – что апостолов вначале было даже меньше…
Отец Лиутпранд едва не онемел.
– Я не слушаю тебя! Еще одно кощунство – и я лишаю тебя своего пастырского благословения, и ты больше не моя духовная дочь!
– Мы после поговорим об этом. Но не забывай, что твой монастырь еще стоит, потому что я так хочу!
– На все воля Божья. А не твоя.
– Значит, тебе все равно, если монастырь падет? Верю. Ты перенесешь. Ты сильный. Но другие-то, слабые? Для них твой монастырь – последняя надежда! И вселил эту надежду в них ты! Захочешь ты ее у них отнять? Ведь они впадут в отчаяние и убедятся, что твои слова – ложь. Нет, не верю я, что ты этого захочешь. И тогда ты меня позовешь!
Что-то в ее голосе не понравилось отцу Лиутпранду. Он прозвучал резко и хрипло, и в нем словно бы перекатывалось эхо рычания – голос совсем другого человека. И уж точно не женщины. Но он сдержал слова порицания, чувствуя, что угрозы на нее действуют скорее в обратном смысле.
– Наше различие в том, что я хочу помочь крестьянам, а ты – уничтожить Оборотней.
– Не вижу различия. Разве уничтожение не есть помощь?
– Да. В данном случае. Но ты поступила бы так, даже если бы, кроме тебя и них, в окрестностях не осталось бы ни одного человека.
Она промолчала. Отец Лиутпранд продолжал:
– А известно: «Кто ненавидит брата, тот пребывает в смерти…»
– Братьев, – сказала она.
– Апостол рек: «брата…»
Дейна подняла на него взгляд. Ее серые глаза казались бесцветными.
– Самое трудное и самое тяжкое – то, что мне легко и просто быть Ульфом…
– Это языческая привычка – изъясняться загадками!
Она, похоже, не слушала.
– Если бы Тюгви вздумал испытывать меня на оружии, то я бы наверняка проиграла. Но он решил испытать меня в том, в чем считал себя сильнее, – в магии. И проиграл. Кто знает, в чем его сила?
– Кто знает, в чем его слабость? Много есть описаний искушений, испытанных великими отцами, но такого, какому подвергаешь меня ты, я не встречал. Если бы ты была из тех женщин, что искушают монахов плотской любовью, мирскими удовольствиями, властью, богатством, я бы посмеялся над тобой и пожалел тебя, убогую. Но ты нашла слабое место – помощь, сострадание к слабым, духовное отцовство…