Отужинали, как водится, не спеша, в молчании. Потом Нигрин собрал крошки с бороды.
— Теперь говори — с делом пришел или просто слушать?
— Сначала послушаю, а там видно будет.
— Думаешь, засел я в лесу и ничего не знаю? И про войну не знаю?
— Вот и славно. Только что ты про нее знаешь?
— Посылал я Мартина в Гернат на ярмарку… ну, и посмотреть чего… пусть сам расскажет. Да говори ты, не бойся! — добавил он, поскольку парень не спешил начинать.
— Мед я продавал… возле замка. На святого Никодима было дело. Ну и приезжал туда этот… барон Лотар — так?
— Королевский кравчий?
— Он.
— А Гернат с давних пор за разделение. Чуешь, Нигрин, чем дело пахнет?
— Воняет, брат.
— Это все?
— Нет. Забыл сказать — еще раньше в замок приезжал комтур Визе.
— Тоже поганец, — заметил Нигрин. — Слыхал, Странник, про такого?
— Было дело, — углы его рта растянулись. «С чего это он улыбается?» — подумал Нигрин. — И он, значит, встречался с Лотаром?
— Вроде так. Один писарь кричал в корчме, будто Визе какую-то хартию повез Великому Магистру. Хотел я еще его поспрошать, да так больше и не встретил.
— Ну, царствие ему небесное, остолопу… Хотя не больно-то они берегутся. Думают, раз король в Лауде… — Он немного помолчал. — Выходит, орден собирается в открытую пойти против короля. Теперь что?
— С Мартином все. Клеменс.
— Ходил на дальнюю вырубку. Четыре дня тому. Видел вооруженных. Сотен пять пеших и две — конных. Долго шли.
— По какой дороге?
— На Вильман. С севера.
— Знак какой на щитах?
— Кабанья голова и крест.
— Гернатовцы. Все к тому идет. У Лотара лен в горах. Там и замок его. Соединяются. Если перевал закроют, король окажется в ловушке, а коли еще подоспеет орден… Вот что, Нигрин, — вести твои важные. Но покоя тебе не будет. Завтра же снарядишь одного из парней к Аскелу.
— А сам-то?
— Моя дорога — в другую сторону.
— А работать кто будет?
— Ничего, не надорветесь. Пошли хоть Матиса. Двое твоих сыновей уже потрудились, пусть и третий не в стороне остается. А за эти вести Аскел его наградит, как бог свят.
— Наградит? Хорошо, если живым отпустит. Только кто ему поверит, щенку, молокососу?
— Поверят. Найдется у тебя в доме кусок холстины ладони в три?
— Такой-то? Эй, девка, слышала, чего гость требует?
Девушка соскочила с лавки, забегала, наконец, принесла половину старого платка, поклонившись, подала Страннику. Тот в ответ взглянул ей в лицо, увидел широко раскрытые глаза. Она никогда не покидала леса, каждый захожий был для нее диковинкой. Нигрин так мало считался с ней, что не выгонял, когда решал свои дела.
«Она не старше, чем я в Книзе… или нет, чуть постарше? Что ее ждет в доме, где ее заставляют ежечасно гнуть спину и не ставят в грош? Бедняга. Ведь она же ничего не видела. Не мудрено, что на чужака она смотрит, как на апостола. Но если б у нее хватило смелости, она могла бы бросить все и уйти. Каждый решает сам за себя, а не ждет спасения. Дура». И Странник перестал ее жалеть.
— А теперь выйдите-ка все, погуляйте. Все, я сказал.
Потом он выглянул в окошко — не поглядывают ли, черт их тут знает, этих лесовиков, и на всякий случай заткнул его валявшейся на лавке курткой. Вытащил из-за голенища свое оружие — кинжал-панцербрехер, изделие испанских мастеров, взятый в Вильмане у Менассе. Снял сапог и достал из тайника в подошве небольшой круглый предмет. Печать Странник всегда прятал не только от врагов, что само собой разумелось, но и от своих — зачем лишний раз вводить людей в искушение? Он любовно провел ладонью по поверхности печати. На ней был изображен щит, поддерживаемый лежащим зверем. Предполагалось, что это леопард, хотя Страннику он больше напоминал волка. Подойдя к печи, Странник ткнул печатью в сажу, а затем приложил ее к развернутой холстине. На ткани появился непонятный зверь, только повернутый в другую сторону. Спрятав печать, кинжал и обувшись, он вытащил из пояса воткнутую в него иголку с ниткой, сложил тряпицу пополам и зашил по краям. Распахнув дверь, крикнул:
— Эй! Не уснули там еще?
Нигрин и прочие вернулись.
— На, возьми себе вместо портянки, — сказал Странник, протягивая тряпку Матису, — доберешься до Аскела — распорешь и покажешь. И не раньше. Не то худо тебе будет.
Ответил Нигрин:
— Ладно, послушаю тебя, Странник, в последний раз. Пошлю Матиса, все равно пользы от него никакой, так пусть хоть королю послужит. Вы! Ложитесь спать! Мы тут со Странником на крыльце посидим, покалякаем.
Подходила пугающая лесная ночь, полная тайной жизнью, не бывшей, однако, тайной ни для молодого, ни для старого, сидевших на приступке.
— Скажи-ка мне, Странник, ради чего ты все стараешься? Ради короля? Он, поди, и не слыхал про тебя.
— Верно. Не слыхал.
— Каждый защищает свое, кровное. Крестьянин — землю. Рыцарь — феод. Король — королевство. Ну, а ты-то бродяга, за что держишься? За Аскела?
— И за него тоже. И за тебя, и за себя, и за всех людей.
— Что-то не похож ты на святого.
— Я и не святой, хотя и странник. А хочу я, чтоб война, наконец, кончилась и чтоб жизнь стала полегче.
— Чья жизнь? Твоя? Моя?
— Моя жизнь и так легкая. Да и твоя не ахти как тяжела. Только разве большинство мужиков так живет? Им до тебя всю жизнь тянуться.
— Ишь ты, радетель!
— Все-то ты готов меня в юродивые записать. А я хорошо все так рассчитал. Кто может прекратить войну? Король. Но только если он будет сильнее всех в стране. А для этого ему нужен Аскел. А Аскелу — я. А мне — ты. Ну и так далее.
— Вроде как королевство стоит на Нигрине. А я-то думал — только мой надел. Нигрин — и король. — Он расхохотался. — Скажи, не смешно тебе, что мы с тобой, гольтепа, сидим здесь и рассуждаем о таких вещах?
— Нет. Это мне не смешно.
— Славный ты парень, Странник. Но не пожелал бы я себе такого сына.
— Это правильно. Я — Странник, меня к земле не привяжешь.
Они примолкли. Крик совы пролетел над деревьями.
— На рассвете уйдешь?
— Как водится.
Нигрин искоса взглянул на собеседника.
— А я ведь понял, что ты задумал, Странник. Иначе зачем тебе Матиса с места срывать?
— Ну, всего-то ты не понял. А если о чем догадался, помалкивай.
— Голову бы пожалел. Хоть дурная, а своя.