Сестра Тринита шла в стороне. Она не договаривалась об этом с актерами, все и так было понятно. Она не хотела им мешать. Даже если комедиантам повезет, вряд ли они сумеют дать здесь больше одного представления. Пусть работают, а она присоединиться к ним позже.
Гонтар перемолвился с хозяином здешнего постоялого двора. Лошадей выпрягли, а повозку установили в проулке рядом. Откинули парусиновый полог, спустили лесенку-приступку — и сцена готова.
Тем временем на деревенской площади уже стали собираться торговцы, бродячие ремесленники и все те, кто оказался в Ореме этим ясным днем. И местные жители, конечно, хотя от них особой выгоды не ожидалось. В целом, народу собралось довольно много. Гонтар велел Иону обойти публику с бубном, куда полагалось кидать монеты, дабы воодушевить комедиантов, а затем началось представление. Сестра Тринита не смотрела его, примостившись на заднем крыльце постоялого двора и перебирая лекарственные травы в своей котомке. По отдельным репликам, долетавшим до нее, она узнала «Фарс о мельнике» — о том, как оный мельник пустил к себе на ночлег двух странствующих подмастерьев, и что те в благодарность понатворили с его женой и дочкой. Мельника изображал Гонтар, подмастерьев — Никлас и Герт. Сеппи — толстую мельничиху, а Иза — ее дочку. Бегинке незачем было смотреть на актеров, чтобы вообразить происходящее. Незатейливый сюжет и обилие похабных шуток всегда обеспечивали подобным фарсам успех у простой публики. Сестра Тринита почти задремала, а вопли и хохот доносились до нее как бы издалека. Из этого состояния она вышла, когда звуки, достигшие ее ушей, изменили характер. Это не был уже шум представления и скопища веселящейся публики. Слышались удары, плач, крики.
— …гееннского огня!
— Простите, отец Авит!
— Это мы по глупости!..
— Христом-Богом умоляю…
Голос, кричавший про огонь геенны, перекрывал все остальные.
— Безбожная мерзость будет изгнана из нашего селения!
Сестра Тринита медленно поднялась и с неохотой выбралась из сумрака переулка на свет площади. Зрителей там уже не осталось. Священник, бледный, исхудалый, неопределенного возраста, сменил их всех. Несомненно, он пользовался здесь значительным авторитетом, если сумел так быстро разогнать публику.
Сестра Тринита опустилась на приступку комедиантской повозки. Священник, подняв руку с посохом, резким голосом кричал:
— Прочь отсюда, гнусная порода, осквернители образа Господнего, дети Иуды, дети Самаэля, дети Луны! Оставьте свои смрадные речи, омерзительные плясания и скакания, развращающие глаз и растлевающие душу, направляющие жизнь на грех и позор…
Актеры помалкивали. Конечно, они были страшно злы, потому что вмешательство священника сорвало представление и лишило их заслуженной выручки. Однако прямое противодействие служителю церкви могло привести бесправных комедиантов далеко и высоко — и они это знали. Поэтому они ограничивались тем, что принимали вызывающие позы и строили наглые рожи, что, конечно, не только не пугало воинственного священника, но еще больше распаляло его. Сестра Тринита, не обращая внимания на крики, меланхолически чертила подобранным прутиком какую-то фигуру: нечто непонятное со множеством углов. Священник продолжал:
— Будете гореть в аду кромешном, где вечный плач и скрежет зубовный, и бессмертный червь точит грешные тела. Что скажешь, блудница размалеванная, — он толкнул пальцем в Изу, — когда черти будут колотить тебя, как ты колотишь в свой бубен, а вопли развлекать сатану на адском престоле, как нынче гуляк на площади? А ты, слуга Астарота, — он обернулся к Герту, — что скажешь, когда змея прободет тебе бок? — Случайно его взгляд переместился на бегинку. — И ты, женщина грязная, беспутная, безумная… — Внезапно он резко осекся. С минуту стоял молча. Дыхание со свистом вырывалось из его груди. Затем развернулся и поспешил прочь.
— Что это он? — в растерянности спросил Герт.
— Медвежья болезнь, верно, одолела, — оскалил зубы Никлас. — Ну его к черту. — Он смачно сплюнул вслед удаляющемуся священнику.
— Нет, в самом деле?
— Дурак он. И сволочь.
— А почему «дети Луны»? — неожиданно спросил Гонтар, обращаясь к бегинке.
— На языке планет, — сестра Тринита тщательно затирала ногой свой рисунок, — это все, кто ходит по большой дороге под Луной: актеры, воры, бродяги, колдуны и чародеи. Знак Луны ведет и направляет их…
— В хорошую же компанию ты попала! — расхохотался Никлас.
Сестра Тринита подняла на него глаза.
— Хочешь еще благочестивую сказку? — И не дожидаясь ответа, сразу начала. — Жил-был один развратник, который имел привычку надо — не надо молиться Богородице. И вот однажды, уж не знаю зачем, пришлось ему странствовать по пустынной местности. Шел он долго и сильно проголодался. И явилась ему сама Святая Дева, и протягивает ему прекраснейшие яства, однако ж на блюдах грязных и мерзких. И он, не в силах одолеть отвращения, не смог есть. И тогда сказала Дева: «Так же и с твоими молитвами. Слова ты говоришь прекрасные, но исходят они из сердца грязного и мерзкого. И потому молитвы твои я ненавижу и презираю».
Сеппи оглушительно засвистел в два пальца.
— Ненавижу и презираю! — прокричала Иза и, высоко задирая юбки, пустилась в пляс по опустевшей площади. А Ион прошелся колесом — просто для собственного удовольствия.
— Слушай, зачем ты идешь в монастырь Святой Клары? — ухмыльнулся Гонтар. — Тебе не монашкой быть, а комедианткой. Уж очень складно байки рассказываешь.
Впрочем, эта сказочка здесь была не вполне уместна. И оставался открытым вопрос, рассказала ли ее сестра Тринита, чтобы заклеймить ложных благочестивцев, для поднятия общего духа, или для того, чтобы отвлечь внимание комедиантов от чего-то другого.
Они переночевали за пределами Орема. Причем Гонтару пришлось удерживать своих парней, порывавшихся ночью нанести визит зловредному отцу Авиту, точнее — его курам и уткам. И даже влепить оплеуху Изе, подстрекавшей их к этому.
Так или иначе, на рассвете они снова двинулись в путь. И во второй половине дня достигли перекрестка Трех Дорог, довольно оживленного места, во всяком случае, об эту пору, ибо одна дорога из трех вела к летней ярмарке в Бартлете, а другая — к торговому Сламбеду. Здесь сестра Тринита простилась с актерами и зашагала по третьей дороге — к монастырю Святой Клары.
Она возвращалась оттуда пять дней спустя — все такая же, в выцветшем плаще, с котомкой за плечами, неутомимо меряя дорогу пешим ходом. На сей раз у нее не было попутчиков, но и происшествий с ней не случилось. Как неоднократно бывало прежде, ночевать ей пришлось под открытым небом. Разумеется, бегинка устроилась не на обочине, а ушла довольно далеко от дороги, туда, где трава погуще. И костра разводить не стала, укутавшись поплотнее в плащ.
Проснулась она еще до рассвета, как будто ее толкнули. Сестра Тринита не могла сказать, что потревожило ее. Она резко села и оглянулась. Кругом стлался предутренний туман, и за его завесой было трудно что-либо разобрать. Возможно, примерещившиеся ей вдали стоны, плач и скрип колес были следствием дурного сна или простуды. И все же сестра Тринита встала и осторожно пошла — не обратно к дороге, а в противоположную сторону. Покуда она шла, светало, и туман уходил, ложась росой на траву. Немного позже сестра Тринита разглядела ползущую по равнине повозку, запряженную двумя лошадьми, и бредущих вокруг людей. Показалось ей или нет, что их стало меньше? Однако сомнений не было — это труппа Гонтара, неизвестно что делающая в чистом поле на рассвете, в то время, когда летняя ярмарка еще не кончилась. Несколько минут она размышляла, окликнуть ли их, — актеры, похоже, ее не замечали, и наконец решилась.