Кобыла перестала биться. Утихла.
– Подохла, – с сожалением произнес Люкет.
– Башку разбила, – уточнил Годе.
– Какая разница?
Бесс спрыгнула на мостовую и опустилась рядом с трупом лошади на колени, как бы в изнеможении. Она потеряла венчик, и черные волосы разметались по плечам. Платье было разорвано, правую щеку пересекала царапина. Но когда она подняла к Норберту лицо, ее глаза были холодны и спокойны.
Он протянул ей руку, чтобы помочь подняться в седло. Бесс подтянулась, уселась позади него, ухватилась за пояс. И тихо. так что никто кроме Норберта не услышал, проговорила:
– Ну вот, они дали о себе знать. А то как бы и скучно.
* * *
По возвращении он зашел к ней почти сразу, только стащив с себя придворное одеяние. Бесс тоже успела переодеться и сидела на постели в домашнем платье и, разумеется, босая. Умилительная картина, но у Норберта она умиления не вызывала.
– Ты сказала: «они дали о себе знать». Кто?
– Те, кого мы ищем. Те, кто убивал девушек.
– Но ты осталась жива.
– А ты как будто не рад. Ладно. Я жива потому, что хорошо езжу верхом. Но этого в Тримейне никто не знал. Даже ты.
– На что ты намекаешь?
– Ни на что.
Он сел в кресло, нервно сжав руки.
– До сих пор мне казалось, что колдовство может твориться только под покровом ночи, только втайне … но средь бела дня, на глазах у целого города…
– С чего ты взял, что здесь замешано колдовство?
– Потому что я знаю эту лошадь… знал. Она всегда была смирной, потому я и дал ее тебе. И она могла взбеситься, только если ее околдовали.
– Нет. Все было гораздо проще. Лошадь отравили… у пота и пены был особый запах. Я не разбираюсь точно, но мне известно, что есть снадобья, которые способны вводить в бешенство – как людей, так и животных.
– Так чем же это отличается от колдовства?
– По моему разумению, у колдунов есть особый дар. Нас учат, что они получают его по договору с дьяволом, а некоторые верят, что с этим даром рождаются на свет. А чтобы пользоваться ядами, дара не надобно – достаточно знаний.
– И злой воли.
– Это само собой. Бедной Фанетте дали что-то выпить или съесть. Что-то, действующее не разу. Им нужно было, чтобы лошадь взбесилась в городе, чтоб было много свидетелей.
– Это невозможно. Никто не знал, что мы уедем до пира.
– Правильно. Поэтому отравить Фанетту мог только тот, кто был возле лошадей и слышал твой приказ.
– Там были только мои люди! Или ты их подозреваешь?
– Нет… наверное. Но в толчее, суете и шуме Турнирного поля они могли и отвлечься.
– Люкет и Годе должны помнить, кто там вертелся
– Хорошо бы. – Бесс встала, в задумчивости прошлась к столу. С колен ее при этом упал какой-то предмет. Бесс подцепила его пальцами босой ноги, подбросила, поймала в воздухе. – Знаешь. о чем я сейчас подумала? Яд легче всего проникает через кожу. Лошадь могли просто поцарапать чем-то острым. А острие предварительно смазать… жаль, что я не успела как следует осмотреть шкуру, А теперь труп наверняка уволокли на живодерню.
Норберта эти рассуждения ставили безучастным. Его больше интересовало, что вертит в руках Бессейра.
– Покажи, что там у тебя.
Она протянула ему кинжал. Хорошая сталь, рукоятка из черного коралла – скорее всего изготовлен за Южным мысом. В таких вещах Норберт разбирался. И он точно помнил, что среди безделушек, купленных им для Бесс – порой весьма дорогих, ничего подобного не было.
– Мне казалось, что ты пришла ко мне без оружия.
– Угадал. Вдруг бы твоим ребятишкам вздумалось меня обыскивать?
– А теперь, значит, оружие понадобилось?
– Сегодня оно не пригодилось. Но может понадобиться впредь. – Она забрала кинжал у Норберта. – То, что случилось сегодня, подтверждает нашу версию. Твои враги действуют в том же направлении, что и раньше. Любовница принца должна быть мертва, как и предыдущие. И погибнуть так, чтоб при этом возникла мысль о колдовстве… о черной магии.
– Сейчас совсем иные обстоятельства.
– Ты сделал свой ход, обезопасив себя. Они – свой, изменив время и методы. Перекрестки… мост… возможно это просто совпадение. Сомнительно, что все это можно было точно рассчитать. Но – кто поручится?
– Отец Эрментер уверял меня, что все убийства были приурочены к языческим праздникам.
– Вчера была Пятидесятница, праздник никак не языческий.
– Да, ты права. Если только не держать за языческий праздник сегодняшний турнир.
– Сходство есть, однако… Через несколько дней – Середина лета. Из языческих праздников – самый великий.
Норберт почувствовал, как по спине его пробежала дрожь. Несмотря ни на что, он все же позволил себе слегка расслабиться, поверить, что опасность, хотя бы на время, миновала. И оказывается, что худшее впереди.
– Что будем делать?
– Праздновать. Здесь, в Старом дворце. Устрой маленькое пиршество в избранном кругу приближенных… с музыкой, какими-нибудь увеселениями. Не стоит ни выезжать, ни запираться, как в гробнице.
Норберт кивнул, соглашаясь.
– И вот еще что… пригласи на этот праздник принца Раднора.
Норберт едва не подскочил.
– Ты думаешь … он?
Мысль казалась невозможной. Красавец, тупица и атлет Раднор – коварный колдун и отравитель?
– Не обязательно. Просто я хочу посмотреть, кого он с собой приведет.
Был соблазн – не сесть ли, взамен указанной Лабрайдом барки, на другую, по каналу, связывающему Тримейн с морем, добраться до побережья, а там – на корабль, и прощай, империя. Но Джаред не поддался. После того, что он наговорил Лабрайду, бегство выглядело бы предательством, а предательство внушало ему отвращение. (Да, умел Лабрайд подчинять себе людей, причем без всякого принуждения). К тому же Джареду и самому было интересно разобраться в предложенной задаче.
Итак, в порту Тримейна он поместился на двухмачтовую речную барку, и, от щедрот Лабрайда, даже получил отдельную каюту. Никогда еще Джареду не приходилось путешествовать с таким комфортом. Из Скеля в басурманские земли он плыл палубным пассажиром, и если их корабль счастливо избежал встречи с пиратами, то прелести морской качки Джаред вкусил в полной мере. Плыть по реке совсем другое дело. Никаких тебе штормов, любуешься прекрасными видами, открывающимися по берегам – мощными замками, заливными лугами, веселыми торжищами, тенистыми лесами, прислушиваешься к степенным разговорам попутчиков, а ночью, когда барка швартуется у берега, засыпаешь под мерный плеск речной волны.