К своему стыду, Иуда скучает среди обреченного народа. В промозглой сырости болота он трудится изо всех сил, записывая по отдельности все элементы песен, не пропуская даже плохо слышных или исковерканных звуков, но все вокруг угнетает его. Копьеруки не строят больше уединенных жилищ и зеленых убежищ в лесах, им не до того: из наспех сооруженных соломенных хижин они отряд за отрядом уходят на войну, гонимые духами болот, и совсем скоро сами станут духами.
Иуда не хочет этого видеть. В его груди словно кто-то поворачивает кинжал. Душа копьеруков перешла на восковые цилиндры. И наконец Иуда покидает их во второй раз.
И снова поезд. Он продвинулся. Иуда видит тысячи лиц, которых не наблюдал раньше. Рельсы разветвились. У развилки растет город. Великолепное зрелище.
Отполированные поездами рельсы лоснятся. Они виляют в недостроенные депо, становятся пустыми еще запасными путями, сворачивают к сортировочным горкам, минуют покосившиеся домишки недостроенного города. Дальше дорога раздваивается. Одна линия устремляется в самое сердце болот, где внезапно останавливается среди деревьев.
Другая исчезает на западе. Путейцы возвращаются с вырубки, неся костыли и молоты, с которых капает вода, и сами они грязные и потные, словно из боя. С каждым выдохом их шарфом окутывает лента пара, мгновение тянется за ними и тут же исчезает.
Оказавшись на огромной строительной площадке Развилки, бурно растущего города, Иуда чувствует, как его добродетель толкается внутри него, точно ребенок в утробе, и понимает, что вернулся, что останется здесь не как паразит, но как участник происходящего. Он пришел, чтобы помогать, и его песня — первый вклад в общее дело. А вот это, эта решимость трудиться на дороге — вклад номер два.
Ветеран рельсового пути, Иуда еще никогда не работал на великой стройке. Вызревающее в нем существо ведет себя беспокойно. Оно хочет, чтобы Иуда поучаствовал в общем титаническом усилии.
Иуда шагает вдоль рельсов прочь из мокрого леса, к холмам, но железо неумолимо. Желтая насыпь становится выше. Со всех сторон его окружают люди и целые шеренги лошадей, повсюду тянет дымом от костров; пахнет травой, деревом, бурым углем. Иуда идет мимо палаток и замечает, что они разбиты даже на крышах вечного поезда. Какты и переделанные тянут соединенные цепями плуги, выравнивая почву. Группами ходят жандармы.
Вечный поезд ползет вперед, едва вращая колесами. По два громадных паровоза прицеплены спереди и сзади, из перевернутых конусов труб на многие ярды вверх вырывается черный дым. Паровозы-первопроходцы куда больше тех, что ездят по нью-кробюзонской надземке. Спереди у них предохранительные решетки, прожектора светят ярко, и насекомые бьются в темноте о стекло с таким звуком, точно кто-то барабанит по нему пальцами. Паровозные колокола звонят торжественно, как в церкви.
Среди вагонов есть один бронированный, с вращающейся башней. Есть передвижной офис, есть закрытые вагоны-склады, есть что-то вроде зала для приемов, есть вагон, залитый изнутри кровью, — бойня на колесах, а следом очень высокий, с большими окнами, весь в фальшивой позолоте, с символами разных богов и Джаббера. Церковь. За ней четыре или пять громадных вагонов с узкими дверями и рядами крохотных окошек, с трехуровневыми нарами внутри. Они битком набиты людьми, их середки провисают от тяжести, точно коровьи животы. В конце едут платформы с крытым верхом и без него. За ними шагают рабочие. Звучит симфония молотов.
Поезд идет через невысокие заросли по плоской равнине. Укладчики спешат, нагоняя землекопов.
Иуда — единственный, кто просто так шагает рядом с поездом. От остальных его отличает чувство, будто он чего-то ждет. Настроение у него приподнятое. Но вокруг много плохого. Он слышит, как ворчат люди и какты, замечает страх переделанных, привязанных у своих загонов. Бригадиры ходят с оружием. Раньше такого не было.
Далеко впереди землемеры ставят вешки согласно картам, нарисованным Яни Правли и его командой лет двадцать тому назад, когда старик сам ходил в экспедиции. За ними, на пустынной земле между поездом и авангардом строительства, землекопы тянут высокую толстую насыпь. Позади землекопов мостостроители ставят опоры и наводят переправы через непроходимые места, а проходчики пробивают тоннели в скалах.
Но все они впереди. Иуда таскает шпалы.
Вот как происходит укладка. Ранним утром сотни людей поднимаются под звуки колокола и завтракают мясом с кофе в обеденном вагоне, где миски прибиты к столам; или же собираются в группы возле путей и жуют свою пищу там. К первым относятся люди нормальные, те, кто занят на тяжелых работах; какты из нью-кробюзонской Оранжереи, парочка ренегатов из Шанкелла.
Остальным, то есть переделанным, которых стража приводит кормить в наручниках, достаются объедки. Среди переделанных есть женщины: нижняя часть тела у них — механизм или торс животного, а передвигаются они при помощи пара. Этим пленницам, навеки сросшимся с паровыми котлами, дают угольную пыль и плохой кокс.
Поезда останавливаются далеко позади. Рельсы складывают штабелями вдоль полотна, а затем доставляют укладчикам на огромных телегах, запряженных лошадьми, птероптицами или переделанными быками. Бригады рабочих сменяют друг друга в строгой очередности, исполняя сложный танец труда. Одни подходят, вскидывают молоты, со звоном опускают их на рельсы и уходят, рельсы привозятся опять, повозки наполняются снова и снова, и путь их с каждым разом все длиннее. Десять футов, сотни фунтов железа зараз — так нарастает дорога.
«О Джаббер, что мы несем с собой? — думает Иуда, наблюдая за работой многих сотен рук. — Что мы делаем?» Громкоголосое и непреднамеренное великолепие труда завораживает его.
За работой Иуда поет песни, тайно превращая каждый холодный деревянный брус в безрукого и безногого голема, стремящегося в немногие секунды дарованной ему жизни соскочить с запряженной лошадьми повозки и занять свое место на земляном полотне. Иуда чувствует, как каждый безмозглый кусок дерева помогает ему, и от этого ему становится легче. Он работает больше, чем следовало бы. Когда мальчики приносят питьевую воду из поезда, которого даже не видно, вокруг них завязывается потасовка: каждый хочет попить первым, покуда пыль и слюна не испортили воду. Многочисленные переделанные ждут.
Соседям по палатке Иуда нравится. Они слушают его рассказы о болотах и делятся с ним тяготами своего существования.
— Чертовы переделанные бунтовать вздумали. Жрачки им, видишь ли, мало. А шлюхи цены все задирают и задирают. Говорят, дома с деньгами тоже неважно. Ты ничего об этом не слышал? Говорят, жизнь там все дороже, а зарплаты все ниже.
За укладчиками шпал идут укладчики рельсов и те, кто забивает костыли, а за ними, рыча и покачиваясь, все ближе подползает многоуровневая громада поезда, с которым обращаются как с божеством из железа, плоти и крови.
Иуда наблюдает, как переделанного наказывают кнутом, и внутри у него все бунтует, так что он едва не лишается чувств. Однажды между свободными и одним из переделанных — судя по его заносчивости, недавно вышедшим с карательной фабрики, — завязывается драка. Остальные переделанные поспешно оттаскивают своего собрата назад, увертываясь от ударов. Шпалоукладчикам приносят еду переделанные женщины. Иуда улыбается им, но женские лица — точно каменные.