— Мы уходим сейчас.
— Ты пошла против Совета.
Иуда вмешивается, пугаясь собственного голоса. Все смотрят на него. Позади Иуды переступает с ноги на ногу и раздражено сучит недоделанными пятками земляной голем.
— Узман, — говорит Иуда. — Ты прав, но послушай.
— Без Совета что мы такое? — перебивает его Узман.
Иуда кивает:
— Что мы такое без него? Знаю, знаю. Ей не следовало идти против решения Совета. Но ты видел, Узман, что сделали жандармы. Они не собирались отступать. Они пришли, чтобы нас прикончить, Узман. Что же нам было делать?
— Надо было идти к другим, — говорит Узман. — Надо было предупредить городские гильдии. Мы могли бы…
— Поздно, — говорит Иуда. — Нет времени выяснять. Мы никогда не узнаем. Нам надо идти. Сейчас мы с ними не сладим.
— Куда нам идти, к беспределам? — спрашивает Узман повышенным тоном. — Я мятежник, Иуда. А ты хочешь, чтобы я драпал, как последний бандит? — Он в ярости; звуки выстрелов еще слышны. — Ты хочешь, чтобы мы прятались в горах, как кучка трусливых идиотов? Ты этого хочешь? Да иди ты к черту, и ты, и твоя Ани-Гари… Все, что у нас есть…
— У нас ничего нет, — перебивает Иуда.
— У нас есть все, — парирует Анн-Гари.
Они смотрят друг на друга.
— Мы не отдадим того, что имеем, — говорит Анн-Гари; ноги Иудиного голема дрожат. — Все останется с нами. Наша кровь и наши мышцы. Наши мертвые. Каждый удар молота, каждый камень, каждая ложка еды. Каждая пуля из каждого ружья. Каждый удар плетью. Море пота, сошедшего со всех нас. Каждый кусок угля в топке каждого паровоза или переделанного, каждая капля, которую вы оставили во мне и в моих сестрах, все, все в этом поезде.
И она указывает на темный тоннель, где продолжается работа.
— Все. Мы проложили историю. Мы сделали историю. Мы отлили ее в металле, и поезд оставил ее позади. А теперь мы сами все это взорвали. Но мы пойдем дальше и возьмем нашу историю с собой. Переделка. Она — наше богатство, наше все, все, что у нас есть. Мы возьмем ее с собой.
И забастовщики Железного Совета соглашаются. Даже Узман ничего не может поделать.
Боринатчи уходят, маша руками сразу в нескольких измерениях.
— Спасибо, спасибо вам! — кричит Иуда.
В чреве горы поезд ломает последнюю каменную преграду. Тоннель, в котором так долго царила кромешная тьма, заливает свет.
Поезд выкатывается на скелет моста, столь поспешно приготовленный для него. Поезд вздрагивает и накреняется. Мост качается. Поезд шатается, как пьяный. Иуда перестает дышать.
Но поезд, набирая ход, продолжает идти по настилу на тонюсеньких, совсем недавно возведенных фермах. Изрыгая дым, он проходит высоко над ужасной пропастью, наспех изготовленный мост раскачивается от его движения, — и вот наконец остановка.
Поезд в безопасности. Он на твердой земле, по ту сторону горы.
Мятежники вступают на внушающее ужас сооружение, дети плачут на руках у матерей. Люди застывают на месте с каждым порывом ветра, но на ту сторону перебираются все, никто не падает в пропасть.
Среди них какты, обычные люди, одна-две хепри с жукообразными головами, прибившиеся к лагерю бродяги и попрошайки, стайка по-собачьи верных вирмов, но есть и более странные племена — мятежные ллогрисы и молчаливые хотчи — и многие сотни переделанных любого вида. Среди них кочегары, машинисты и тормозные кондукторы, бывшие клерки, несколько надсмотрщиков, вовремя переметнувшихся к повстанцам, охотники, мостостроители, разведчики и ученые, отказавшиеся покинуть свои лаборатории, проститутки, строители тоннелей, волшебники из простонародья, выявители лжи и низкопробные колдуны, безработные бродяги, копавшиеся в лагерных отбросах, а теперь ставшие вровень с остальными, и сотни путейцев.
Поезд — все их богатство и история. Это их движущийся город, их железный, покрытый смазкой шанс. Они его не упустят. Железный Совет не упустит. Начинается путь Железного Совета.
Он ничем не отличается от того пути, который привел их сюда. Все то же самое. Рельсы и шпалы подвозят, команды рабочих сгружают их на землю, укладывают сначала шпалы, потом подтаскивают рельсы, укладывают их, тремя точно выверенными ударами забивают костыли — раз, два, три. Впереди трудятся бригады землекопов, но на этой бескрайней плоской равнине им почти нечего делать: с немногими выходами породы на поверхность они справляются легко, а с мелкими кучками камней уже не возятся.
Путь тот же и одновременно не тот. Сроки невероятно сжаты. Важность задачи задает невиданный прежде темп. Расстояние между шпалами теперь куда больше: здесь лишь однажды пройдет поезд. Такой путь долго не продержится. Да и не надо. Дорога, которая строится теперь, — это лишь призрак, набросок настоящего пути. Поезд ползет, как ребенок.
Едва он проходит участок пути и почва перестает колебаться под его тяжестью, как рабочие снимают рельсы и шпалы. Мулы волокут их мимо складских и мастерских вагонов, где сложены сотни других рельсов и шпал, мимо дороги и самого поезда, вперед, туда, где день и ночь горят глаза паровоза. Там их сгружают, а потом снова кладут перед поездом.
Мили и мили рельсов и шпал, новых, но неизменных. В них — настоящее и будущее поезда, история оставляет на них шрамы, но, снятые и уложенные вновь, они становятся будущим. Поезд везет собственную дорогу, поднимает ее, переносит и стелет перед собой: не дорога, а короткая лента, один миг пути. Не линия, протянутая во времени, а условный, скоротечный отрезок, возрождающийся под колесами поезда, оставляющий по себе лишь след на земле.
Скорость, с которой они движутся теперь, затмевает все прежние достижения. Одна миля в день была пределом производительности, теперь он превзойден во много раз. Громадная переделанная женщина, одним ударом забивающая костыль, теперь нарасхват, а раньше ее считали уродом и не допускали до работы. Рельсы ложатся и встают, ложатся и снова встают. Они торчат на несколько сот ярдов впереди и позади поезда.
— Жандармы идут.
Иуда отправляется назад с командой разрушителей.
— Хочу попробовать с големом, — говорит он и прикасается к хлипкому мосту, посылает свою силу через металл, как по проводу, создает нежизнь; никто его не слушает. — Я хочу превратить эти рельсы в голема. Хочу передавать приказания по рельсам.
Иуда слышит треск потревоженного железа, которое пытается встать и превратиться в громадную фигуру. Он дрожит. Мощь его недостаточна. Его компаньоны взбираются на шаткий мост и скрываются в тоннеле. Они не делают голема, однако готовят вмешательство.
Иуда возвращается к поезду, который берет курс на Толстоморск. Он поворачивает. Какой-то популярный в народе комитет, собрание уполномоченных или просто слишком громогласная группировка, заседающая на брезентовом верху платформы, руководит рабочими. Они отклоняются от невидимой линии и направляются туда, где ждет легкомысленный город. Под слаженными ударами молотов вечный поезд ложится на новый курс. Иуда помогает рабочим поднять последние рельсы и перенести их вперед. Теперь пути идут в другом направлении.