– Таков уж образ мыслей господ и завоевателей, – раздался голос с дальнего конца стола. – О чем бы они не говорили, чем бы не занимались – все всегда сводится к войне.
Феникс был раздражен. К поэме, которую он порывался читать еще до прихода Сальвидиена, никто не прислушивался. Поэтому он обиженно смолк, и пока другие беседовали, воздавал дань и розовому с острова Роз, и местному красному с перцем и медом, и золотистому с виноградников метрополии, и отливающего пурпуром – из Мисра, заедая все это рыбой в пряном соусе и сладким рисом с черносливом. И сейчас налипшее зернышко риса дрожало на его губе.
– Воевать в Империи умеют, этого у них не отнимешь. Беда в том, что там полагают, что они умеют все . Но… есть древняя басня о том, как кошка была превращена в красавицу. Она была разумна, благонравна, прелестна телом и плавна походкой. Но стоило ей увидеть мышь, красавица забывала обо всем на свете, и кидалась душить несчастного зверька.
– К чему столь замысловатое сравнение? – спросила Пеиния.
– Кошка есть кошка, а солдат есть солдат. О боги, какое дивное могло быть начало стихотворения, – и даром пропадает… Так следуйте своей природе, ведите свои легионы до пределов обитаего мира и за пределы его, только не надо уверять нас, что делаете это вы исключительно из человеколюбия…
– Действительно, поэма, – пробормотала Петина. – А ты что стоишь тут? – это уже относилось к Гедде, которая незаметно приблизившись, остановилась посреди садовой дорожки, и рабам, приносившим очередные блюда, приходилось ее обходить. – Отойди в сторону.
Но Феникс продолжал гнуть свое.
– Ваши императоры, которых вы называли кроткими, милосердными, миротворцами, от самых страшных варварских тиранов отличались только тем, что из отрубленных ими голов не складывали пирамиды, да и то лишь потому что не видели в том практической пользы.
– Они проливали кровь не из жестокости, – спокойно возразил Вириат, – а во имя единства Империи.
– Тех, чью кровь они проливали, это, наверное, очень утешало…
Сказать по правде, спокойствие Вириата несколько удивило Сальвидиена. Он помнил, как трибун вышел из себя во время беседы о варварах. Но сейчас нападки Феникса имели на него не более действия, чем комариные наскоки на каменную стену. А может, быть, слова поэта отвечали каким-то собственным его мыслям.
– Верно, завоевания создали Империю. Но сейчас мы подошли к черте, для которой дальнейшие завоевания становятся невыгодными. К счастью император – да хранят его боги! – это понимает. Охрана границ и умиротворение уже занятых территорий – вот задача легионов. А в праздности они не остаются. Помимо беспрестанных набегов немирных варваров, тревожащих окраинные колонии, у нас есть настоящий сильный и коварный враг – Артабана. Настолько коварный, что постоянно стремится обхитрить сам себя, что, конечно, нам на ползу. Хотя, как я уже говорил, такое не может длиться долго, и новая война неизбежна. Охрана же границ может быть доверена вспомогательным войскам. Со временем замиренные варвары охотно идут в федераты. Бывают, конечно, исключения – нептары, к примеру, но они редки. И в большинстве случаев из федератов получаются прекрасные воины. Уроженцы Офиуссы прекрасно себя показали, но лучшие из них – алауды, среди которых я провел столько лет. Сам я не видел в деле, но слышал хорошие отзывы о конных племенах Великой Степи…
– Но разве не оттуда исходит угроза для Империи? – спросил Мимнерм.
– Верно, однако и племен там много. Одни воюют на нашей стороне, другие – против.
– И пока среди них будет царить разделение, в Империи сохраняется порядок, – со смаком произнес ритор. Он явно примерял этот пассаж к какому-то своему сочинению.
Вириат не возразил, но не выразил и согласия.
– Ты не упомянул квадов, – обратился к нему Сальвидиен, – и, как я понимаю, о них ты не слишком высокого мнения. А ведь император именно из них набирает свою охрану…
– В качестве телохранителей они вполне пригодны. Верны, как псы, ради господина разорвут кого угодно.
При слове «псы» Сальвидиен машинально обернулся. Гедда, как и было ей приказано, отошла с дорожки и переместилась к зеленой изгороди – так, чтобы видеть госпожу.
Феникс не унимался.
– Он перечислил всех, даже нептаров, но о нас забыл. Нас, чьи войны спустя тысячелетия воспевают их ублюдочные поэты! Да что войны! Вы нашли у нас все сокровища разума – поэзию, риторику, музыку, театр, искусство возведения храмов. И что вы, имперцы, из наших изобретений усвоили? Не поверхностно, не ради того, чтобы блеснуть в хорошем обществе, а так, чтобы вошло в плоть и кровь Империи?! Только казнь колесованием. Настолько, что со временем в Империи молиться начнут на это колесо!
Стратоник демонстративно зевнул, прикрыв рот изящной ладонью. Затем откинулся назад, сорвал уже созревшую кисть черного винограда с опорного столба, густо оплетенного лозами, и лениво отщипнул ягоду.
Мимнерма речь Феникса не ставила столь равнодушным.
– Замолчи, несчастный! Ты кощунствуешь по скудоумию своему!
– Не столь страшно кощунство, как позор, – бросил Апиола.
Если это была строка из какого-то стихотворения, Сальвидиен его не знал.
– О, да, твои благородные предки должны были знать толк в позоре! Если б они разбогатели, как многие иные – путем войны, грабежей, мародерства, никто б и слова дурного не сказал, но доносительство всегда считалось ремеслом непочетным, а в пору гражданских смут – особо. Разумеется, наша благородная Империя всегда его поощряла, ибо вовсе не на силе легионов она зиждется, что бы тут некоторые не говорили…
– Салампсо, – спокойным, ровным голосом произнесла Лоллия, – позови слуг, пусть выпроводят нашего гостя. Ему пора прогуляться.
Прежде чем маленькая кудрявая девушка успела повернуться, со своего места сорвалась Гедда.
– Госпожа, позволь мне!
– Хоть ты не довершай позора… Впрочем, сбегай, распорядись.
Гедда метнулась по аллее так, что конный не догнал бы.
– Напрасно, госпожа моя, ты не позволили ей лично выполнить приказание, – хохотнул Мимнерм. – Наш поэт так ненавидит все варварское – мог бы вступить в бой с его воплощением.
– Да, было бы премило, – согласился Стратоник. – На арене города так давно не выставляли женщин-бойцов.
.Растерявшийся поэт поднялся с ложа, и. вместо того, чтобы не теряя лица, самому с достоинством удалиться, молча переминался с ноги на ногу, точно ожидая, что сейчас ему вручат деревянный учебный меч, а то и настоящий, боевой, и погонят на арену.
– Не стоит затевать подобной забавы, – заметил Апиола. Его узкие губы раздвинулись в усмешке. – Силы слишком неравны…
Никто из них не видел того, что Гедда, выбежавшая за угол аллеи, резко остановилась. Она прислонилась к статуе танцующей нимфы, зажав ладонью рот. Плечи ее дергались, и она едва не сползла на землю, заходясь сухим, беззвучным, неудержимым смехом.