Хариф спал крепко, и открыл глаза, только тогда, когда его выволокли из постели. А мог бы проснуться и раньше – когда в переулке за храмом Хаддада, где он жил, точнее, где ночевал, затопали тяжелые шаги, где-то поблизости псы залились воем и лаем, и дверь в его каморку с шумом распахнулась. Но Хариф был молод и не был труслив, и увидев нависающие над ним фигуры воинов, только разозлился, что его разбудили посреди ночи. Он даже не успел спросить, что такого могло случиться в любимом богами Маоне, что честному человеку и поспать не дают, как ему швырнули в лицо одежду, и, едва он успел натянуть рубаху и штаны, поволокли, взявши под руки, к выходу. Он спросонья пытался вырываться, бормоча: "пустите, гады, сам пойду", но поняв всю бесполезность этих действий, умолк и подчинился обстоятельствам. Попутно он старался вспомнить, что же такого он натворил, раз с ним так обращаются. Но как ни старался, ни за вчерашний день, ни за позавчерашний, ни за всю неделю ничего ужасного припомнить не мог. Сонная одурь постепенно отступала, и при свете факелов, освещавших это странное шествие по узким улицам Маона, Хариф успел заметить, что подхватил его не обычный ночной патруль городской стражи. Это были воины из отряда княжеских телохранителей в надраенных бронзовых шлемах и панцирях с эмблемой Тахаша. В этот отряд набирали людей самых высоких, мощных, и прорицатель, отнюдь не бывший ни малорослым, ни хилым, в их лапах казался слабосильным подростком.
Тут его осенило, и Хариф едва не присвистнул, что в его положении было бы не весьма уместно. Неужели отец этой дурехи Диклы обратился к княжескому правосудию? Самое смешное, что Хариф ее не только не соблазнял – он ее и не видел даже, пока она однажды ночью к нему в лачугу не заявилась. И бегала к нему исправно (тоже ведь выспаться не давала), пока родители ее не поймали. А там, небось, начала плести, что он ее приворожил и обесчестил… Ничего, выкрутимся, и не в такие переделки попадали.
Ворота в стене, окружавшей дворец князя, против обыкновения были открыты, и конвоиры протащили Харифа внутрь. Сам дворец – жилище князя, его семьи, слуг, и пиршественный зал, занимал в этом скопище построек заметное, но не довлеющее место. Здесь были амбары, конюшни, колесничные сараи, казарма телохранителей. Еще здесь имелась темница, и Хариф предполагал, что именно туда его и поволокут. Но, к некоторому его удивлению, конвой проследовал прямо ко дворцу – солидному приземистому зданию, опиравшемуся на деревянные колонны, расписанные яркими красками. Сейчас, в темноте, роспись выглядела так, будто сделана была разными оттенками черного.
Надо же! Это как злобный старикашка должен был разъярить повелителя нашего, чтобы тот принялся чинить суд в неурочный час! Однако Хариф не растерялся. Во-первых, он и впрямь побывал уже во многих переделках, во-вторых, неплохо знал законы. Что ему могут сделать, если признают виновным? Женить на Дикле его не женят, сам же папаша ее воспротивится – зачем ему нищий зять? Возмещение, за девичью честь платить – так у него за душой ничего нет, даже подстилка войлочная с клопами, на которой Дикла эту самую честь потеряла, и та храму принадлежит. Стало быть, изгонят из города. Хорошего мало, но и за пределами Маона люди живут. Да и неизвестно еще, как сложится.
Его, наконец, выпустили, и толкнули вперед так, что он едва удержался на ногах. Он огляделся, пытаясь определить, что здесь и как. Это было просторное помещение, вероятно, зал, но размеры его трудно было определить. Светильники не были зажжены, только факелы в руках конвоиров и те, что были закреплены на стенах в коридоре, бросали вокруг неверный зыблющийся отсвет. В нем можно было различить одинокую фигуру человека. Он сидел в кресле, уронив голову на руки. Затем выпрямился, и Хариф увидел, что это Тахаш, князь Маона. Как и предполагал Хариф, он был в ярости. Но был он в такой ярости, что Хариф впервые усомнился в том, что причиной его появления здесь были шашни с дочкой богатого купца.
Первоначально Тахаш ничего не сказал. Точно у него не было на это сил. Он лишь смотрел на вошедшего, насколько его можно было различить в полумраке.
Перед князем стоял юноша лет двадцати, среднего роста, худой, загорелый до черноты, с короткой темной бородой и взлохмаченными волосами. Черты лица были четки, резко законченны, без возврата распрощавшись с мальчишеской пухлявостью – и, безусловно, красивы. Особенно хороши были его глаза – большие, темно-карие, с живым, быстрым и внимательным взглядом, подобные глазам оленя, но без следа присущей взгляду оленя робости. Он смотрел на Тахаша так, как редко осмеливаются смотреть бедняки на власть имущих.
О бедности его свидетельствовала и заношенная, выгоревшая на солнце одежда, и босые ноги. На шее у него болтался амулет – камешек с дыркой, нанизанный на ремешок. С тех пор, как в детстве мать надела ему на шею этот оберег, он наверняка не знал других украшений.
Тот, кого видел перед собой Хариф, был высоким, крупным человеком, с широкими плечами и мощным загривком. Пусть с возрастом он несколько раздался, отяжелел, о нем можно было сказать, что он и теперь мужчина хоть куда. Но только не в данную минуту. Его седеющие волосы были всклокочены, и явно не от того, что его, как и Харифа, не ко времени разбудили. Создавалось впечатление, будто он рвал на себе волосы в приступе отчаяния. Глаза были воспалены, нос распух.
– Ты – Хариф-предсказатель? – Он говорил хрипло и тихо, но это устрашало сильнее крика.
– Ты сказал.
Хариф ничем не выдал, что угроза, таящаяся в вопросе возымела какое-то действие. Человек, научившийся владеть толпой, в первую очередь должен уметь владеть собой.
– И ты предрек, что ребенок, который у нас родится, будет править царством?
На сей раз угроза звучала явственней.
– Да, это так.
– Кто подучил тебя? Может, тебе заплатили люди Ксуфа, чтобы у царя был предлог напасть на Маон? Или ты решил, что князь расчувствуется, и на радостях осыплет тебя подарками?
Хариф искренне возмутился.
– Я никогда не вымогаю подарков. И никто не платит за мои предсказания. Я говорю лишь о том, что боги позволяют мне увидеть. Что я увидел, то сказал. Что я сказал – то сбудется.
Хариф достаточно хорошо овладел искусством убеждения. Но сейчас его красноречие привело к обратному результату.
– Ты видел? А это ты видел?
Тахаш хлопнул в ладоши. Откинулся занавес, скрывавший вход в соседние покои. Появилась женщина, державшая на руках какой-то сверток.
– Покажи, – приказал Тахаш.
Прислужница медленно, с явной неохотой развернула ткань. И ребенок, лежавший на ее руках, оказался выставлен на обозрение.
Хариф вздрогнул. Вряд ли какой-нибудь новорожденный младенец блещет красотой иначе, чем в глазах родителей. Но Хариф вынужден был признать, что никогда доселе не видел столь некрасивого ребенка. Да что там – безобразного. Слишком короткое тельце, слишком длинные и тонкие руки и ноги. Рыжеватый пух покрывал вытянутую голову. Нос и подбородок словно стремились друг к другу. Зелено-карие глаза напоминали о болотной тине. И что хуже всего – это была девочка.