Ну, на все готовое ведь пришли.
Хижины построены, маис посажен — что еще нужно человеку?
Свобода.
Флаг-офицер Рокки со скалы подает нам сигнал.
Другими словами, мы уже выиграли это сражение. Сейчас «Селедка» оторвется от «Гуаскара», в открытом море возьмет лодки с поселенцами на буксир и — прощайте, лейтенант Йорк.
Так и будет.
Морпехи бегут ко мне с кормы. Винтовки, лица…
Попался. Я поднимаю руки, револьвер висит на большом пальце.
— Бешеный старикан, — говорит лейтенант. — Ты за все мне ответишь…
Тук! В доски вонзается гарпун, едва не задев Йорка. Натянутый трос дрожит, как басовая струна. Лейтенант запоздало пригибается, на лице — удивление. Морпехи вокруг него шарахаются, вскидывают карабины. Грохот выстрелов. Стреляют в сторону, откуда прилетел гарпун, почти не целясь.
Я трогаю волосы. Вроде не задело — но ощущение холодка в животе осталось.
Поворачиваю голову.
Старина Кирк.
Все, оказывается, еще хуже, чем я думал. Почему, спрашиваете?
Потому что сюда идет «Селедка». Над канонеркой поднимается столб черного дыма — нет, «Селедка» не горит. Дым с ревом вырывается из трубы, летят искры. Слишком много искр. Слишком быстро идет. Я не сразу понимаю, что это означает…
Вот черт.
Они сжигают котлы.
…Это танец одиночества и похоти, Козмо.
Я плохо вижу вблизи, но то, что вдалеке, я вижу прекрасно.
За штурвалом стоит Киклоп.
Война — это драка больших обезьян. Зато на нашей стороне — самая умная.
На палубе присели люди и стреляют в нас. Морпехи отвечают им огнем.
Пока они воюют, я успеваю вставить в барабан два патрона. Защелкиваю барабан.
Вот будет номер, если я в одиночку возьму на абордаж эту хреновину.
— Эй, старик! — кричат мне.
Тогда я поднимаю револьвер…
Из меня не получилось даже приличного баритона.
Что ж.
Форингтон улыбается и направляет на меня «томпсон».
— Ты на самом деле адмирал, старик? — говорит он. — Все никак не могу поверить. Я в жизни не видел ни одного адмирала.
— Хочешь, я пожму тебе руку?
Форингтон начинает смеяться:
— Ну уж нет, старик. Меня не проведешь. Нет, не проведешь. Ты почти такой же хитрый, как мой папаша, но я и его оставлял в дураках. Веришь мне, старик?
Я говорю:
— Верю, мальчик.
«Гуаскар» продолжает описывать дугу влево. Идя на встречных курсах, мы расходимся с «Селедкой» в последний момент. Я поворачиваю голову… ч-черт. Что он делает?!
Киклоп с ревом разбегается — и прыгает. Глупая старая горилла!
Слишком далеко. Слишком. Все мы не молодеем, но он в особенности.
Старый дурак! — хочу крикнуть я, но не успеваю. Потому что Киклоп… Он достает!
Короткая очередь.
Бух! Глухой удар. Огромное черное тело перекатывается по палубе и застывает, раскинув руки. Старый латунный хронометр вылетает из ладони, ударяется в стену рубки. Брызги стекла. Он отлетает к моей ноге… за разбитым стеклом стрелка делает: тик-ток…
И застывает.
Н Е Т.
Вставай, приказываю я мысленно. Вставай, чертова проклятая обезьяна! Gorilla gorilla gorilla.
Сентиментальность это…
Я вскидываю револьвер и стреляю от бедра. Как в этих дурацких американских вестернах.
Форингтон начинает поворачиваться — на лице удивление оттого, что выстрелил и попал…
Пуля сносит ему полголовы.
…Приседаю перед ним на колени.
— Я… мне… — говорит Форингтон.
— Все будет хорошо, мальчик. — я прижимаю полотенце к его виску. Ткань тут же становится красной.
К сожалению, Киклопу уже не помочь. В горле у меня стоит комок. Проклятье. Никогда не думал, что буду оплакивать обезьяну.
— Простите меня, сэр. Я не хотел убивать вашего друга. Я… не хотел…
Киклоп. У меня останавливается дыхание.
— Все хорошо, сынок, — говорю я. — Ты его только слегка задел.
— Правда, сэр? — зрачки начинают подрагивать.
— Правда, сынок.
— Честное… шерифское? — эх, ты.
— Честное шерифское.
Будьте вы прокляты, господа Канцлеры!
Я смотрю на него, потом наклоняюсь и пальцами закрываю ему глаза. Спи, мальчик.
…Все хорошие истории включают в себя три элемента: кровь, любовь и танцы.
Тридцать лет назад в этот же самый день я сижу на палубе катера, везущего меня на каторгу, с кровоточащей от порезов головой, и смотрю, как над океаном встает солнце. Розовая полоса по горизонту. Тогда это почему-то казалось мне важным…
Сейчас я стою на палубе «Селедки» за штурвалом.
Волны бьются и стонут под форштевнем.
Машины стучат. Надеюсь, поршень высокого давления все-таки выдержит…
Зовите меня Козмо.
Мое имя с древнегреческого переводится как «красота, порядок, гармония». Мир.
Я иду на Мадагаскар.