Маленький едва не падает в обморок. Ноги его подкашиваются. Третий, здоровяк с плечами молотобойца, заботливо поддерживает друга Томми. Ласково гладит по курчавому затылку:
— Ты, Томми, большой. Да. И очень крутой. Да. Очень и очень. Зачем большому крутому Томми бояться маленького доброго массу? Томми пойдет и скажет хозяину, кто победил. Вот так и скажет. Повтори.
— Я... эта...
Перед носом «друга Томми» оказывает большой и по виду очень твердый кулак.
— Повтори, — ласково просит здоровяк. — Что сделает Томми?
— Томми пойдет и скажет, — послушно повторяет маленький.
— Молодец. А теперь вперед.
... — Масса?
Мужчина в кресле поднимает взгляд и смотрит на Томми поверх газеты.
— Да, Томми? Ты что-то хотел?
— Эта... Томми сильно извиняется... сильно-сильно! Я эта... хотел сказать...
Мужчина изображают вежливый интерес. Настоящий джентльмен никогда не обижает своих рабов. Он их наказывает. Плохие манеры — это для «белой мрази».
— Что-то насчет церковных песнопений, Томми?
— Да, масса... эта... ну, мы пели... кто лучше... да. Это Нес предложил... Вы слышали, масса? Мы... эта... не помешали вам, правда?
— Правда, Томми, — говорит плантатор. С этими неграми, как с детьми, думает он, требуется строгость и терпение.
— Это хорошо! Правда, масса?
Очень много терпения.
— Да, Томми. Это хорошо. А теперь скажи мне, кто победил?
Маленький бледнеет. Шляпа отчаянно стиснута в ладонях.
— Я эта... ну... так вышло... Вы, хозяин, тоже хорошо пели... тогда, на прошлой неделе... да... очень хорошо... правда-правда! Но старый Нес взял шляпу, все кинули камень за того, чья песня лучше... Я не виноват, хозяин! Они выбрали меня... Я эта... да...
— Успокойся, Томми. Я не сержусь. Ты честно выиграл. Скажи кухарке, чтобы дала тебе за ужином кусок яблочного пирога.
— Мне? Масса такой добрый... да!
— Ты это заслужил, Томми. Даже мне нравится, как ты поешь. Одну из твоих песен... ту, что про плохого Иуду, я как-то напел в своем клубе. Там были судья и наш сосед Джонстон... Им тоже очень понравилось.
— Правда-правда?
— Да, Томми.
«Они много смеялись, если быть точным. Но бедному Томми незачем про это знать.»
— Масса такой добрый!
— Спасибо, Томми. А теперь иди. Мне нужно заняться делом.
...Здоровяк повернулся ко второму и хлопнул ладонью по плечу. Тот скривился.
— У, бык! Полегче.
— Я же говорил: хозяин Томми не прибьет. — прогудел здоровяк. — Он сегодня в хорошем настроении. Надо было тебе пойти... ты же победил? А мне бы не пришлось подходить и уговаривать каждого из этих чертовых певцов голосовать за малыша Томми. Весь кулак в мозолях... А ты бы поел пирога.
— Ага. А если бы хозяин меня убил? Кто вам песни петь будет, ты об этом подумал? Томми со своим дурацким «Плохим Иудой»? Ой, не смешите мои сандалии...
1
Был у меня автомат, но автомат я потерял. И который день тащился по джунглям, имея из оружия собственные руки, ноги и армейские ботинки сорок второго размера, со стальной пластиной в мыске и полуфунтом гвоздей в подошве. А ещё у меня был трофейный нож. И пробитая голова. И если голова ещё на что-то годилась, то нож уже не годился ни на что. Заржавленное лезвие норовило согнуться о любую ветку, а костяная рукоять — выскочить из ладони, словно мокрое мыло. В общем, самоубийство я решил отложить до тех пор, пока не обзаведусь чем-нибудь поприличней.
По крайней мере, без дурацких надписей на клинке.
2
Я старика издали приметил. Худущий, жилистый, сидит на своей поляне, черный, как крем для ботинок, и палочкой в котелке помешивает. А из котелка — мясом вареным пахнет. У меня чуть желудок наружу не выскочил, кишки в трубочку свернулись. Живот заурчал почище тигра в джунглях. Странно, что старик не заметил.
Я на поляну шагнул, руки перед собой выставил. Безоружный, мол.
— Здорово, дед!
Старик посмотрел на меня — мне жутко стало. Один глаз у старика черный, а другой — белый, слепой. Но не это самое страшное. Старик белым глазом на меня уставился.
Я страх переборол и говорю:
— Найдется чего пожрать солдату удачи? — у меня, когда поджилки трясутся, наглость появляется.
Старик пролопотал что-то по-своему.
— Я говорю: пожрать не найдется?!
Тут старик вскочил, как молодой, палочку из котелка вытащил и на меня бросился...
— Не понял, — сказал я уже на земле. Что-то с голодухи совсем ослабел. Встал, смотрю — старикан опять меня бить собирается. Уже разбег взял.
Хрясь! Больно!
Тут я разозлился и нож вынул. Последнее дело на такую древность с ножом кидаться, но ведь зашибет, проклятый. И как звать, не спросит.
— Меня, — говорю, — Джонни зовут.
Старик как солнце на ржавом клинке увидел, сразу в лице переменился.
— Брось нож! — закричал. — Брось нож!
— Ага. Щас, — говорю. Что, старикан, моя очередь глумится? — Конечно, брошу — только кусочек откромсаю. Ма-а-ахонький!
Тут до старика дошло. Понял, какой сувенир мне на память требуется. Старикан подхватился и — место заветное ладошками прикрыл.
Правду говорят, — думаю, — седина в бороду, а бес в ребро. Есть полосатенькому за что бояться, есть. Это ж надо! А по виду ему на том свете уже лет семь прогулы ставят... Если не все десять.
— Может, договоримся? — предложил старик дипломатично.
3
Договорились, конечно. Умным-то людям чего не договориться.
— Ты совсем дурак?! — опять старик на меня орет. — Ты бокора убил, бокора нож взял, меня ножом бокора убить хотел!
— Так не убил же...
— Потому и не убил, барабанная твоя башка, что нож бокора проклят!
— Кем?
— Бокором!!
— А зачем бокору свой нож проклинать? Он, что, на почве колдовства крышей поехал?
Вообще-то, я не знал, что тот парень — бокор. Это у черных так колдуны называются. Мы однажды через деревню шли. Впереди Картер, ирландец, который своей жены боится, дальше четверо ребят, я — замыкающим. Жарко до невозможности. Ак-47 нагрелся, уже голый живот обжигает.
Один из ребят девчонку увидал. Обрадовался. Иди, говорит, сюда, я тебя вот чего дам.
И зеркальце ей показывает.
Она подошла, этот дурак схватил ее в охапку и давай тискать. Та орет, конечно. Картер повернулся, кричит: Отпусти, ее, идиот, быстро!