Она снова атаковала меня, и снова я отклонилась лишь настолько, чтобы она не достала меня. Так пошло и дальше. Практически она не дала мне ни малейшего шанса перейти к нападению. Или, может, у меня не хватало навыков нападать в такой ситуации. Я только и делала, что защищалась — физически, по крайней мере. С чувством зависти я вынуждена была внутренне признать — она хороша. По-настоящему хороша Но говорить ей этого я не собиралась.
— Ну так что? — спросила я. — Таков твой способ компенсировать недостаток материнского внимания?
— Это мой способ расшевелить тебя. Ты только и делаешь, что переступаешь с ноги на ногу. Драться будешь? — Она выбросила вперед кулак и ударила меня в предплечье. — Тогда давай драться. Очко.
— Очко, — признала я, продолжая придерживаться прежней тактики. — Я не хочу драться. Я просто пытаюсь поговорить с тобой.
— Огрызаться на меня на уроке — не называется разговором. Очко.
На этот раз я заворчала. Едва начав заниматься с Дмитрием, я жаловалась, что нечестно заставлять меня драться с тем, кто выше на фут. Он заметил, что мне предстоит драться со стригоями, большинство которых выше меня, а старая пословица верна: размер значения не имеет. Иногда я думала, он просто дает мне ложную надежду, но, глядя сейчас на свою мамочку, начала верить ему. Мне как-то никогда не приходилось драться с тем, кто ниже ростом. Я была одной из очень немногих девушек в классе и прониклась убежденностью, что всегда буду ниже и стройнее своих противников. Однако мать была ниже ростом и не имела ничего, кроме жестких, плотных мышц.
— У меня цросто такой уникальный стиль общения, вот и все, — сказала я.
— Тебя снедает мелочное подростковое заблуждение, что последние семнадцать лет с тобой обходились несправедливо. — Она ударила меня ногой в бедро. — Очко. На самом же деле с тобой обращались не хуже, чем с другими дампирами. Фактически даже лучше. Я могла отослать тебя жить с моими кузинами. Ты хотела бы стать кровавой шлюхой? Именно этого ты хотела?
Выражение «кровавая шлюха» всегда заставляет меня вздрагивать. Его обычно применяют к матерям-одиночкам из числа дампиров, которые предпочли не становиться стражами, а растить своих детей. У этих женщин часто случаются кратковременные любовные связи с моройскими мужчинами, за что их все презирают — хотя и понимают, что ничего другого у них быть не может, поскольку женятся моройские мужчины обычно на моройских же женщинах. Само выражение «кровавая шлюха» основано на том факте, что некоторые женщины-дампиры, занимаясь сексом, позволяют мужчинам пить свою кровь. В нашем мире можно пить только человеческую кровь. Когда такое позволяет дампир, это считается грязным и извращенным, в особенности во время секса. Полагаю, на самом деле так поступают лишь немногие женщины-дампиры, но, как часто бывает, выражение совершенно несправедливо применяется ко всем. Когда мы были в бегах, я давала свою кровь Лиссе, и, хотя этого требовала необходимость, клеймо все еще оставалось на мне.
— Нет. Конечно, я не хотела бы стать кровавой шлюхой. — Мое дыхание участилось. — И они вовсе не все такие.
— Они сами создали себе такую репутацию, — проворчала она. Я увернулась от удара. — Им следовало выполнять свой долг стражей, а не развлекаться и заводить случайные связи с мороями.
— Они растят своих детей! — Мне хотелось выкрикнуть эти слова, но жаль было зря расходовать кислород. — То есть делают то, о чем ты понятия не имеешь. Кроме того, чем, собственно, ты отличаешься от них? Что-то я не вижу кольца на твоем пальце. Разве мой папа не был для тебя просто «случайной связью»?
Ее лицо окаменело, что говорило о многом, учитывая, что она уже избивала свою дочь.
— А вот это, — натянуто сказала она, — из разряда того, о чем ты понятия не имеешь. Очко.
Я вздрогнула от удара, но порадовалась тому, что сумела задеть ее за живое. Я действительно понятия не имею, кто мой отец, он турок — вот единственное, что я знаю. Пусть у меня соблазнительная фигура и красивое лицо матери — хотя я не без самодовольства могу утверждать, что сейчас я гораздо красивее, — но у меня смугловатая кожа, темные волосы и глаза.
— Как это произошло? — продолжала я. — Тебя направили в Турцию? Ты встретила его на местном базаре? Или случилось что-то более недостойное? Может, ты проштудировала всего Дарвина и отобрала парня, способного передать твоему потомству гены воина? В смысле, мне известно, я у тебя появилась только потому, что того требовал долг. Полагаю, ты приложила все усилия, намереваясь вручить стражам лучший экземпляр, на который была способна.
— Розмари, — предостерегающе сказала она сквозь стиснутые зубы, — хотя бы раз в жизни, заткнись.
— Почему? Разве я порочу твою драгоценную репутацию? Сама сказала мне: ты ничем не отличаешься от других дампиров. Ты просто поимела его и…
Недаром говорят: «Гордыня до добра не доводит». Я была настолько захвачена собственной победоносной дерзостью, что перестала следить за своими ногами и оказалась слишком близко к красной линии. Переступить через нее означало лишнее очко не в мою пользу, поэтому я постаралась не сделать этого и одновременно продолжала увертываться от матери. К несчастью, удалось лишь одно. Ее кулак обрушился на меня быстро и сильно — и, самое главное, чуть выше того уровня, который, согласно правилам тренировочных боев, считается допустимым. Он врезался мне в лицо с силой небольшого катка, и я упала навзничь, больно ударившись о пол сначала спиной, а потом головой. И меня выбросило за линию. Проклятье!
Боль расколола затылок, из глаз посыпались искры. Мать мгновенно склонилась надо мной.
— Роза? Роза? Ты в порядке?
Ее голос звучал хрипло и яростно. Мир вокруг поплыл.
Потом появились какие-то люди, и я оказалась в академической больнице. Там мне посветили в глаза и начали задавать совершенно идиотские вопросы.
— Как тебя зовут?
— Что?
Я сощурилась от яркого света.
— Назови свое имя.
Я узнала доктора Олендзки.
— Вы знаете мое имя.
— Я хочу, чтобы ты произнесла его.
— Роза. Роза Хэзевей.
— Ты помнишь, когда твой день рождения?
— Конечно. Почему вы задаете такие тупые вопросы? Вы потеряли мою историю болезни?
Доктор Олендзки раздраженно вздохнула и отошла, унеся с собой режущий глаза яркий свет.
— Думаю, с ней все нормально, — сказала она кому-то. — Я хочу подержать ее здесь до конца школьного Дня, желая убедиться, что сотрясения мозга нет.
Весь день я то спала, то просыпалась. Доктор Олендзки продолжала приставать ко мне со своими тестами. Еще она дала мне пузырь со льдом и велела прикладывать к лицу. Когда уроки в Академии закончились, она сочла возможным отпустить меня.