— Она просто беспокоится о тебе, — вздохнул Дмитрий.
— Она слишком остро реагирует.
— Иногда матери склонны проявлять избыточную защиту.
Я уставилась на него.
— Да, но это же Джанин. И она меня не защищала. Думаю, она больше волновалась, как бы я не поставила ее в неловкое положение. А все эти разговоры о том, что я слишком молода, чтобы стать матерью, вообще полная чушь. Я не собираюсь делать ничего подобного.
— Может, она имела в виду не тебя.
У меня упала челюсть.
«Для этого у тебя нет никакого жизненного опыта — ты ведь фактически и не жила еще. Ты тогда не сможешь делать ту работу, к которой стремишься».
Маме исполнилось двадцать, когда я появилась на свет. Пока я росла, мне всегда казалось, что она родила меня чуть ли не старухой, но теперь… Она же была всего на несколько лет старше! Совсем не старая. Может, она думала, что слишком рано обзавелась ребенком? Может, она плохо справлялась с задачей растить меня из-за молодости? Может, она сожалеет о том, как все сложилось между нами? И может… может, у нее был личный опыт контактов с моройскими мужчинами и люди распространяли о ней слухи? Я унаследовала многие ее черты. В смысле, сегодня вечером я даже заметила, какая красивая у нее фигура. И лицом она хороша — для почти сорокалетней женщины, конечно. В молодости наверняка была очень, очень привлекательна…
Я вздохнула. Не хотелось мне думать об этом, потому что тогда, возможно, я должна буду переоценить свои взаимоотношения с ней — может, даже начать воспринимать ее как реального человека, — а у меня уже и без того слишком много напряженных взаимоотношений с людьми. Лисса всегда беспокоит меня, хотя с ней в последнее время вроде бы все в порядке — в виде исключения. Мой так называемый роман с Мейсоном совсем запутался. И потом, конечно, был еще Дмитрий…
— Что-то мы с тобой не воюем сегодня, — выпалила я.
Он искоса взглянул на меня.
— Хочешь повоевать?
— Нет. Ненавижу воевать с тобой. В смысле, словесно. Я не имею в виду гимнастический зал.
Мне показалось, я заметила намек на улыбку. Всегда полуулыбка для меня. Редко-редко широкая, в полную меру.
— Я тоже не люблю воевать с тобой.
Сидя здесь около него, я диву давалась, чувствуя, как внутри разливается тепло и счастье. С ним рядом всегда появлялось особенное ощущение, какого никогда не возникало в присутствии Мейсона. Невозможно заставить себя полюбить, осознала я. Любовь либо есть, либо ее нет. И если ее нет, нужно иметь мужество признать это.
А если она есть, нужно сделать все, что в твоих силах, чтобы защитить тех, кого любишь.
То, что я произнесла дальше, потрясло меня саму, в сказанном начисто отсутствовал эгоизм, и потому я действительно сказала, что думала.
— Ты должен принять его.
Он вздрогнул.
— Что?
— Предложение Таши. Ты должен им воспользоваться. Это действительно отличный шанс.
Я вспомнила слова мамы о готовности или неготовности иметь ребенка. Я не была к этому готова. Может, в свое время и она не была. Однако Таша была. И я знала, что Дмитрий тоже. Они действительно отлично ладили между собой. Он мог быть ее стражем и иметь от нее детей… Прекрасный вариант для обоих.
— Никогда не думал, что услышу от тебя что-либо подобное, — сказал он с заметным напряжением в голосе. — В особенности после…
— После того, какой сукой я себя проявила? Да? — Я плотнее закуталась в его пальто. От него пахло Дмитрием. Можно было вообразить, будто он обнимает меня. Адриан, возможно, прав, говоря, какой властью обладает запах. — Ну, как я уже сказала… у меня нет больше желания воевать с тобой. Не хочу, чтобы мы возненавидели друг друга. И… Ну… — Я на мгновение зажмурилась и снова открыла глаза. — Какие бы чувства я к тебе ни питала… хочу, чтобы ты был счастлив.
Снова воцарилось молчание. И только тут я ощутила боль в груди.
Дмитрий обнял меня, притянул к себе. Я положила голову ему на грудь.
— Роза… — вот все, что он сказал.
С той ночи с заклинанием вожделения это был первый раз, когда он вот так прикасался ко мне. То, что происходило во время тренировок… совсем другое. Сейчас это даже не имело никакого отношения к сексу. Сейчас это означало просто быть рядом с тем, кого любишь; ощущение такой нашей связи буквально затопило меня.
Пусть Дмитрий уходит к Таше — я все равно буду любить его. Наверное, я всегда буду любить ого.
Мне нравится Мейсон, но я, скорее всего, никогда не полюблю его.
Я вздохнула в объятиях Дмитрия, желая одного — чтобы они длились вечно. Быть с ним — правильно и хорошо. Неважно, насколько мне больно думать о нем и Таше, — поступать так, как лучше для него, тоже правильно. Теперь, понимала я, настало время преодолеть свою трусость и сделать еще кое-что правильное. Мейсон сказал, нужно разобраться в самой себе. Ну вот, это произошло.
Неохотно, но я отодвинулась от Дмитрия, вернула ему пальто и встала. Он, чувствуя мое смущение, с любопытством смотрел на меня.
— Куда ты? — спросил он.
— Иду разбить кое-кому сердце, — ответила я. Еще мгновение я позволила себе полюбоваться Дмитрием — темные понимающие глаза и шелковистые волосы. А потом вернулась в здание. Я должна извиниться перед Мейсоном… и сказать ему, что между нами никогда ничего не будет.
Ноги начали уставать от высоких каблуков, поэтому, войдя внутрь, я сняла туфли и пошла босиком. Я ни разу не была в комнате Мейсона, но помнила ее номер, который он как-то упоминал, и потому нашла ее без труда. На мой стук дверь открыл Шейн, товарищ Мейсона по комнате.
— Привет, Роза.
Он отступил в сторону, я вошла и оглянулась. Нa экране ТВ мелькала реклама — одним из недостатков ночного образа жизни была нехватка в это время хороших программ, — и почти все плоские поверхности покрывали пустые банки и. ыюд газированной воды. Никаких признаков Мейсона.
— Где он? — спросила я.
Шейн подавил зевок и задумался.
— Чуть раньше он побросал вещи в сумку. Я решил, вы с ним отправляетесь на какую-нибудь безумную романтическую прогулку. Пикник или что-то в этом роде. Эй, очень милое платье.
— Спасибо, — пробормотала я и напряженно задумалась.
Упаковал вещи в сумку? Это не имело никакого смысла. Мало того что тут идти некуда, тут и возможности уйти нет. Базу охраняли почище Академии. Мы с Лиссой ни за что не сумели бы вырваться из Академии, если бы она не применила принуждение. Во имя всего святого, зачем Мейсон упаковал сумку, если не собирался никуда уезжать?