— Какое счастье! — с отвращением и ужасом сказала она, и ужас невольно сообщился ему. — Ради бога, ни слова, ни…
И, словно бы желая показать свою решительность в том, чтобы не дать ему более вымолвить ни слова, Анна Аркадьевна сама остановилась на середине фразы.
Вронский увидел, что не только прелестный рот ее вдруг замер, но и все тело: она перестала двигаться, глаза остались полуоткрытыми, и все замерло.
— Анна, Анна! В чем дело? — закричал Вронский.
«Это он, — тотчас же пронеслось в голове Алексея Кирилловича, — ее чудаковатый и жестокий муж открыл нашу связь и каким-то образом отравил Анну!»
Но действие этого странного яда было сильнее, чем действие любого другого: Вронский увидал, как Анна, все еще неподвижная, будто вырезанная из мрамора вдруг поднялась на несколько сантиметров над постелью, и тело ее страшно затряслось в воздухе.
Он протянул к ней дрожащие руки, не зная, как поступить и стыдясь признаться самому себе, что он боялся просто прикоснуться к ней. В это мгновение все закончилось также внезапно, как и началось. Анна мягко упала на матрас и, придя в себя, продолжила разговор с того места, где остановилась.
— … слова больше, — закончила она, в то время как Вронский смотрел на нее, силясь понять, чему же он был только что свидетелем.
— Анна, — наконец начал он, — Анна, я…
Но было слишком поздно, и со странным для него выражением холодного отчаяния на лице она рассталась с ним.
* * *
Вo сне, когда она не имела власти над своими мыслями, ее положение представлялось ей во всей безобразной наготе своей. Одно сновиденье почти каждую ночь посещало ее. Ей снилось, что оба вместе были ее мужья, что оба расточали ей свои ласки. Алексей Александрович плакал, целуя ее руки, и говорил: как хорошо теперь! А его металлическое лицо поблескивало в свете огня. Алексей Вронский был тут же, и он был также ее муж, и Лупо рыскал по комнате, обнюхивая смятые простыни. Затем, обнимая Вронского, Анна Аркадьевна посмотрела вниз и увидала, что голова ее была каким-то образом водружена на блестящее тело Андроида Карениной. Это сновиденье, как кошмар, давило ее, и она просыпалась с ужасом.
Еще в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «Так же краснел и вздрагивал я, считая все погибшим, когда получил единицу за физику и остался на втором курсе; так же считал себя погибшим после того, как построил первую свою шахту, а она взорвалась вдруг. И что ж? Теперь, когда прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня. То же будет и с этим горем. Пройдет время, и я буду к этому равнодушен».
Но прошло три месяца, и он не стал к этому равнодушен, и ему так же, как и в первые дни, было больно вспоминать об этом. Он не мог успокоиться, потому что он, так долго мечтавший о семейной жизни, так чувствовавший себя созревшим для нее, все-таки не был женат и был дальше, чем когда-нибудь, от женитьбы.
Между тем пришла весна, прекрасная, дружная, без ожидания и обманов весны, одна из тех редких весен, которым вместе радуются растения, животные и люди. Эта прекрасная весна еще более возбудила Левина и утвердила его в намерении отречься от всего прежнего, с тем чтобы устроить твердо и независимо свою одинокую жизнь.
Подъезжая домой в самом веселом расположении духа, Левин услыхал колокольчик со стороны главного подъезда к дому.
— Да, это с железной дороги, — сказал он Сократу, — самое время московского Грава… Кто бы это? Что, если это брат Николай? Он ведь сказал: «может быть, уеду на воды, а может быть, к тебе приеду».
Ему страшно и неприятно стало в первую минуту, что присутствие брата Николая расстроит это его счастливое весеннее расположение. Но ему стало стыдно за это чувство, и тотчас же он как бы раскрыл свои душевные объятия и с умиленною радостью ожидал и желал теперь всею душой, чтоб это был брат. Он тронул лошадь и, выехав за акацию, увидал подъезжавшую тройку с Антигравистанции и господина в шубе.
— А! — радостно прокричал Левин, поднимая обе руки кверху. — Вот радостный-то гость! Ах, как я рад тебе! — вскрикнул он, узнав Степана Аркадьича. Между ног его разместился, словно пухлый счастливый ребенок, его верный компаньон, Маленький Стива.
— Узнаете верно, вышла ли или когда выходит замуж, — осторожно шепнул Сократ, стараясь как можно меньше ранить чувства хозяина. Но в этот прекрасный весенний день Левин почувствовал, что воспоминанье о ней совсем не больно ему.
— Что, не ждал? — сказал Степан Аркадьич, вылезая из саней, с комком грязи на переносице, на щеке и брови, но сияющий весельем и здоровьем. — Приехал тебя видеть — раз, — сказал он, обнимая и целуя его, — поиграть в «Охоться-и-Будь-жертвой» — два, и земли в Ергушове продать — три.
В это время Сократ вытянул вперед свой манипулятор с воздухоподающей насадкой, чтобы сдуть с лицевой панели Маленького Стивы налипшую грязь.
Ни одного слова Степан Аркадьич не сказал про Кити и вообще Щербацких; только передал поклон жены. Левин был ему благодарен за его деликатность и был очень рад гостю. Как всегда, у него за время его уединения набралось пропасть мыслей и чувств, которых он не мог передать окружающим, и теперь он изливал в Степана Аркадьича и поэтическую радость весны, и неудачи и планы хозяйства. Степан Аркадьич, всегда милый, понимающий все с намека, в этот приезд был особенно мил, и Левин заметил в нем еще новую, польстившую ему черту уважения и как будто нежности к себе.
Они условились, что завтра же отправятся на забаву, называемую «Охоться-и-Будь-Жертвой». Левин приказал, чтобы Охотничьих Медведей активировали и травили собаками всю ночь.
Место для охоты было недалеко над речкой в мелком осиннике. Подъехав к лесу, Левин слез и провел Облонского на угол мшистой и топкой полянки, уже освободившейся от снега. Сам он вернулся на другой край к двойняшке-березе и, прислонив ружье к развилине сухого нижнего сучка, снял кафтан, перепоясался и попробовал свободы движений рук.
Солнце спускалось за крупный лес; и на свете зари березки, рассыпанные по осиннику, отчетливо рисовались своими висящими ветвями с надутыми, готовыми лопнуть почками. Константин Дмитриевич довольно вздохнул — «Охоться-и-Будь-Жертвой» было для него идеальным провождением дня: стрелять вальдшнепов и гусей из своего старомодного ружья с патронами, одновременно пытаясь избежать когтей созданных человеком монстров — Охотничьих Медведей, которые охотились на людей. Левин уже давно размышлял над тем, чем же была интересна охота до изобретения этих великолепных машин?
Из частого лесу, где оставался еще снег, чуть слышно текла еще извилистыми узкими ручейками вода. Мелкие птицы щебетали и изредка пролетали с дерева на дерево. В промежутках совершенной тишины слышен был шорох прошлогодних листьев, шевелившихся от таянья земли и от росту трав. Маленький Стива, настроив свои слуховые и зрительные сенсоры, нервно вращал головой; он ненавидел эту «Охоться-и-Будь-Жертвой», и черной завистью завидовал Сократу, который был оставлен дома с поручением заняться бухгалтерией.