Ты спрашиваешь, дорогая, насколько я руководствовалась разумностью при выборе Мастера. Отдавала ли я себе отчет, что выбираю человека, которому собираюсь целиком и полностью передать все права на себя, свою жизнь и здоровье. Ведь неразборчивость и неосмотрительность может привести к самым плачевным последствиям, напоминаешь заботливо ты, поскольку после заключения договора о начале этих отношений раб уже не будет иметь возможности повлиять на решения и действия своего Мастера. Все так, дорогая, все так, но не буду обманывать тебя рассказом о какой-то особой осмотрительности…»
Трактир «Чем Бог послал», меню на 19.04.1993:
«Салат из картофеля, сосисок, зеленого лука и зелени.
Уха из судака.
Пилав из баранины.
Мусс лимонный из манной крупы.
Приятного аппетита!
С уважением и заботой
Хозяева».
Доска объявлений в трактире «Чем Бог послал»:
«Милые гости! Рады сообщить, что завтра, 20 апреля, мы наконец-то открываем наш второй зал. Долго думали всем миром и решили назвать его Кабинет. По этому случаю старый Зал, который так и назывался — Зал, мы переименовываем в Гостиную. По случаю открытия — завтра всем по 100 г водки и фужеру шампанского бесплатно, а также десерт от нашего шеф-повара Ковалевского — птифуры „Восточные“, уж не знаю, что он имеет в виду. Ваш Георгий».
Оказалось, смотреть видеофильмы можно по-разному. Можно — в выгороженном фанерой зале внутри кинотеатра «Художественный», по соседству с салоном самодельной фанерной мебели. Заплатить два рубля пятьдесят копеек за сеанс, всматриваться в маленький экран телевизора с какого-нибудь пятого ряда, наклоняя голову влево-вправо — в зависимости от поведения соседей впереди.
Можно — на светло-кофейном кожаном диване, в одной руке — пульт, чтобы пользоваться правом на личную скорость получения информации, в другой — холодная кока-кола, стакан приветливо запотел — пей — не хочу. Урсула хотела. Урсула отпивала по глотку.
Чаще на диване сидел Господин, она — на темно-синем ковре. Иногда можно было лежать на животе, болтая ногами, — вариант Алисы в Стране Чудес, иногда требовалось стоять на коленях, — сначала она уточняла, но скоро по выражению Господиновых глаз научилась понимать. Сначала ей показали «Пролетая над гнездом кукушки» с Джеком Николсоном, красавцем. Фильм Урсуле не понравился.
Господин посмотрел неодобрительно и принес книжку «Пролетая над гнездом кукушки», рассказав, что Кен Кизи написал ее в 27 лет, участвуя в государственных экспериментах насчет ЛСД и других психоделических препаратов. По-английски Урсула читала еще очень плохо, медленно, то есть она-то думала, что просто великолепно владеет языком, а вот на деле вышло не так.
Кроме «Кукушкиного гнезда» Господин велел ей прочитать три произведения Берроуза — «Голый завтрак», «Нова Экспресс» и «Внутренний кот». Тут дело пошло получше, может, потому, что написано необычно было — отрывочно и как бы ни о чем. Какой-то он сумасшедший на всю голову — утвердилась в мысли Урсула, но Господину разумно не сообщила о своих выводах. Оставила при себе, и правильно сделала. Господин очень ценил творчество Берроуза, сумасшедшего на всю голову, с восторгом рассказал, например, что в «Нова Экспресс» Берроуз впервые употребил слово «хеви-метал».
«Это контркультура», — говорил Господин. Урсула слушала.
«Контркультура, — говорил Господин, — должна не развлекать, не успокаивать, а беспокоить и тревожить. Напоминать обывателю, жующему бутерброд с салом, что мир полон горя и боли. Мучить обывателя, грызть изнутри, лишать покоя. Доказывать, что у него не получится жить „без печали и гнева“, выпивать по субботам сто граммов водки, после спокойно засыпать, пуская слюни на наволочку в горошек… Копить деньги на домик у речки…»
Урсула сначала не очень усвоила, почему домик у речки — плохо. Родители тоже копили на что-то такое. У речки.
«Театр жестокости Антонена Арто, — говорил Господин и зачитывал ей из самиздатовских блеклых рукописей, — „в том состоянии вырождения, в котором мы пребываем, можно заставить метафизику войти в души лишь через кожу. Иными словами, в сложившихся условиях театр как таковой вообще невозможен без определенного элемента жестокости, лежащего в основе… и потому я сказал „жестокость“, как если бы я сказал „жизнь““».
Урсула пыталась представить себе театр жестокости и его актеров, но в голове сменяли друг друга кадры советского фильма про Джулию Ламберт, как она учит держать паузу возможно долго, если уже пауза взята.
Господин продолжал читать, отмахивая рукой ритм: «В явленном мире, говоря на языке метафизики, зло остается перманентным законом, а благо — лишь усилием и, стало быть, еще одной жестокостью, добавленной к первой…»
А еще платочек, вспомнила Урсула, чтобы отвлечь внимание от лица и костюма, можно крутить в руках яркий платок, ну или что-то по типу. Шляпу? Зонт?
«Жестокость старше нравственности, мудрее ее, и только она сможет пробиться через защитный слой равнодушия! Арто призывает к жестокости и к ужасу, советует обратить внимание на культуру первобытных племен, радостно и с готовностью исполняющих страшные ритуалы…»
Нет, подумала Урсула, зонт — слишком громоздко. Может быть, маленькую плоскую сумку.
«Самодовольный человечек, уверенный в завтрашнем дне, должен знать, что в любой точке его маршрута могу стоять я, разминая сильные пальцы, чтобы выудить его глаза из глазниц, вырвать язык, ногти, волосы на теле и заставить все это сожрать немедленно…»
Так Урсула понимала лучше, ей нравилось, что она — вся такая контркультурная. Впускает боль в свою жизнь, чтобы стать частью мира, полного слез.
Оказалось, смотреть можно не только «Пролетая над гнездом кукушки» и ужасы про Фредди Крюгера. Можно смотреть специальные фильмы, запрещенные и от этого особенно притягательные: про отношения между людьми в стиле «доминирование — подчинение», или BDSM.
— BDSM, тройная аббревиатура, — объяснил Господин, первый раз помещая специальную кассету в пасть кассетоприемника: Bondage/ Disciplin (ограничение свободы — связывание и воспитание), Domination/ Submission (доминирование и подчинение), Sadism/ Masochism (садизм и мазохизм).
— Да, — отвечала Урсула, впиваясь глазами в картинку на экране.
Длинноволосые девушки в черных браслетах и ошейниках живописно подвешивались на крюках, вздрагивали от ударов кожаными плетьми, жадно слизывали густую сперму со своих красивых лиц, содрогались от обжигающей капели расплавленного воска.
Коленопреклоненные, с завязанными глазами, они выдавали свое возбуждение лишь прерывистым дыханием и негромкими стонами, которые могли, однако, смениться настоящими воплями при появлении в руках Доминанта отточенного ножа или ацетиленовой горелки.