В своем депутатском кабинете нервничал у телефона Сивуха, ждал результата. Тяжелый разговор о юридическом статусе рукописи Фандорин оставил на потом. Сначала нужно было ее отыскать.
Саша тоже была настроена по-деловому.
— Вы знаете, память у папы очень хорошая… была. — Она шмыгнула носом, но взяла себя в руки. — Он все-превсе записи вспомнил и расшифровал. Кроме трех. Причем сделаны они одним и тем же механическим карандашом. Я его папе на последний день рождения подарила. Значит, недавние. А что они значат, он не понял. Может, вы догадаетесь?
И столько в ее взгляде было надежды, что Фандорин заколебался. В голове у бывшего подданного ее величества завертелся исконно русский, глубоко ненавистный ему оборот речи: что государство, обеднеет что ли? В самом деле, разве государство обеднеет, если повесть Достоевского попадет к читателям не из архива, а из частных рук? Читателю все равно, государству тоже. Зато спасут мальчика, который сейчас дожидается решения своей участи в швейцарской больнице. Зато ненапрасны будут муки и жертвы замечательной девушки, которая, может быть, одна такая на всем свете и есть. А свой гонорар, полмиллиона рублей, можно отдать в «Российский фонд помощи» — хорошая организация, больным детям помогает. Перебьемся как-нибудь без аквариума с акулой.
В общем, трудно оставаться англичанином, если живешь в России.
Первой открылась средняя из трех закладок, на странице 88. Подчеркнуто одно слово — «Херувимов» и на полях сбоку приписано карандашом «11/3».
Это была сцена, в которой Раскольников, уже совершивший Преступление и сверзшийся в ад Наказания, но еще не разоблаченный, приходит к своему приятелю Разумихину. Тот обитает в ясном, солнечном мире, не пасует перед жизненными невзгодами, не морочит себе голову разрушительными идеями, и главному герою вдруг становится ясно, что проливать кровь было ни к чему, он мог выкарабкаться из нищеты и обычным, честным путем. Да только поздно уже, ничего не поправишь.
Николас прочитал это место очень внимательно.
«— Ну, слушай: я к тебе пришел, потому что, кроме тебя, никого не знаю, кто бы помог… начать… потому что ты всех их добрее, то есть умнее, и обсудить можешь… А теперь я вижу, что ничего мне не надо, слышишь, совсем ничего… ничьих услуг и участий… Я сам… один… Ну и довольно! Оставьте меня в покое!
— Да постой на минутку, трубочист! Совсем сумасшедший! По мне ведь как хочешь. Видишь ли: уроков и у меня нет, да и наплевать, а есть на Толкучем книгопродавец Херувимов, это уж сам в своем роде урок. Я его теперь на пять купеческих уроков не променяю. Он этакие изданьица делает и естественнонаучные книжонки выпускает, — да как расходятся-то! Одни заглавия чего стоят! Вот ты всегда утверждал, что я глуп; ей-богу, брат, есть глупее меня! Теперь в направление тоже полез; сам ни бельмеса не чувствует, ну а я, разумеется, поощряю. Вот тут два с лишком листа немецкого текста, — по-моему, глупейшего шарлатанства: одним словом, рассматривается, человек ли женщина или не человек? Ну и, разумеется, торжественно доказывается, что человек. Херувимов это по части женского вопроса готовит; я перевожу; растянет он эти два с половиной листа листов на шесть, присочиним пышнейшее заглавие в полстраницы и пустим по полтиннику. Сойдет! За перевод мне по шести целковых с листа, значит, за все рублей пятнадцать достанется, и шесть рублей взял я вперед. Кончим это, начнем об китах переводить, потом из второй части „Confessions“ какие-то скучнейшие сплетни тоже отметили, переводить будем; Херувимову кто-то сказал, что будто бы Руссо в своем роде Радищев. Я, разумеется, не противоречу, черт с ним! Ну, хочешь второй лист „Человек ли женщина?“ переводить? Коли хочешь, так бери сейчас текст, перьев бери, бумаги — все это казенное — и бери три рубля: так как я за весь перевод вперед взял, за первый и за второй лист, то, стало быть, три рубля прямо на твой пай и придутся. А кончишь лист — еще три целковых получишь. Да вот что еще, пожалуйста, за услугу какую-нибудь не считай с моей стороны. Напротив, только что ты вошел, я уж и рассчитал, чем ты мне будешь полезен. Во-первых, я в орфографии плох, а во-вторых, в немецком иногда просто швах, так что все больше от себя сочиняю и только тем и утешаюсь, что от этого еще лучше выходит. Ну а кто его знает, может быть, оно и не лучше, а хуже выходит… Берешь или нет?
Раскольников молча взял немецкие листки статьи, взял три рубля и, не сказав ни слова, вышел. Разумихин с удивлением поглядел ему вслед. Но дойдя уже до первой линии, Раскольников вдруг воротился, поднялся опять к Разумихину и, положив на стол и немецкие листы, и три рубля, опять-таки ни слова не говоря, пошел вон».
Валентина, заглядывавшая в книгу через плечо шефа, спросила:
— Ну и чего?
Прочли еще раз. Потом третий. Фандорин незаметно потер в кармане волшебный дублон. Не помогло.
— Ладно, — бодрым голосом сказал Ника. — Давай посмотрим следующую.
Следующая была на странице 31. В тексте подчеркнуто имя «Петр Петрович Лужин» и карандашом напротив семь цифр. Их Фандорин оставил на потом, сначала изучил текст на странице.
Это был фрагмент из письма матери Раскольникова. Рассказывая о событиях провинциальной жизни города Р., она, в частности, сообщала:
«Узнай, милый Родя, что к Дуне посватался жених и что она успела уже дать свое согласие, о чем и спешу уведомить тебя поскорее. И хотя дело это сделалось и без твоего совета, но ты, вероятно, не будешь ни на меня, ни на сестру в претензии, так как сам увидишь, из дела же, что ждать и откладывать до получения твоего ответа было бы нам невозможно. Да и сам ты не мог бы заочно обсудить всего в точности. Случилось же так. Он уже надворный советник, Петр Петрович Лужин, и дальний родственник Марфы Петровны, которая многому в этом способствовала. Начал с того, что через нее изъявил желание с нами познакомиться, был как следует принят, пил кофе, а на другой же день прислал письмо, в котором весьма вежливо изъяснил свое предложение и просил скорого и решительного ответа. Человек он деловой и занятый, и спешит теперь в Петербург, так что дорожит каждою минутой. Разумеется, мы сначала были очень поражены, так как все это произошло слишком скоро и неожиданно. Соображали и раздумывали мы вместе весь тот день. Человек он благонадежный и обеспеченный, служит в двух местах и уже имеет свой капитал. Правда, ему уже сорок пять лет, но он довольно приятной наружности и еще может нравиться женщинам, да и вообще человек он весьма солидный и приличный, немного только угрюмый и как бы высокомерный. Но это, может быть, только так кажется с первого взгляда…»
— Шеф, вы чего, не видите, что ли? — спросила из-за плеча Валя.
— А? — Ника перелистнул страницу, чтобы читать дальше. — Погоди, не мешай. Для анализа нужно изучить весь фрагмент текста.