– Тебе это знакомо? – спросил царь дьяка.
– Знакомо, государь.
– Чего же молчал? – сердито спросил Шуйский.
– Мало ли грамот сейчас по Москве разошлось. Все грамотные стали. Вот и пишут.
– Не так уж много грамотных в Москве, – возразил Шуйский. – Вот что, – зло приказал он, – взять почерки всех дьяков изо всех приказов и с этой грамотой сличить. Кого найдете, к Пыхачеву Андрею на пыточный двор.
– Попробуем, – сказал дьяк. – Может, и узнаем, кто эти грамотки пишет.
– Надо узнать, кто эти грамотки диктует, – жестко поправил его царь с напором на слово «диктует».
После долгой проверки установили, что грамоты писаны не на Москве. Явились они с Украины.
* * *
С Украины шли не только грамотки. С тысячей тристами человек явился сильный полководец Иван Болотников. Этот человек ничего не боялся. Молодым он попал в плен к татарам и был продан туркам на галеры. Проведя два года за веслом, потерял всякие романтические интересы в жизни, стал решительным и жестким.
После турецких кнутов и собачьей еды в мисках он рвался к воле, почести и богатствам. Все это же он обещал другим. И к нему под знамена Дмитрия стали стекаться уже не дворяне с боярскими детьми, а разбойники и воры, беглые холопы и нищие крестьяне.
Под Кромами со своими тысячей тристами он разбил пятитысячное войско Трубецкого и, соединившись с войском Пашкова, взял и разграбил Коломну.
Тут же он направил грамоты в Москву с обращением к «господину нашему» с предложением «…побивать своих бояр, жен их и их вотчины на себя брать. Бить всех гостей и людей торговых и их именье брать…».
Когда эти грамоты побывали в Москве и вернулись в стан сторонников Дмитрия в село Троицкое (в семидесяти верстах от Москвы), люди Шаховского – рязанские и тульские дворяне – поняли, что общего дела у них с Болотниковым не получится.
Из двух зол они выбрали меньшее и, снявшись однажды утром из своих палаток, ушли с покаянием в Москву. На какое-то время счастье повернулось к Шуйскому лицом.
Вдобавок двадцатилетний воевода князь Михаил Скопин-Шуйский и боярин Иван Никитич Романов у Калуги разбили наголову войско князя Василия Рубец-Мосальского, шедшего на помощь Болотникову.
У Мосальского было удивительное умение привлекать к себе людей и зажигать их своей энергией и целями. Казалось, он знал какие-то неведомые другим секреты русской души. Чем хуже было униженным людям в предыдущей жизни, тем сильнее они тянулись к Мосальскому и тем интереснее им становилось жить при нем.
Когда его ратники увидели своего князя убитым, некоторые из них сели на пороховые бочки и взорвали себя, к дикому удивлению немецких наемников и стрельцов Скопина-Шуйского.
На счастье людей Дмитрия Второго, князь Мосальский был не убит, а просто очень тяжело ранен.
Болотников наглухо заперся в Калуге.
* * *
Неожиданно Казимир Меховецкий получил приглашение от Виленского епископа Венедикта Войки срочно прибыть в Краков.
Приглашение пришло курьерской конной почтой, и это было удивительно. Обычно церковь не располагала такой возможностью.
Быстро собрав все необходимое в дорогу и захватив несколько слуг, пан Казимир срочно покинул Гошу.
В дороге, сидя в карете, он долго ломал голову над тем, для чего он был вызван, и безошибочно вычислил, что дело касается Дмитрия Московского. Но вычислил он не все. В Кракове, к большому удивлению пана Казимира, епископ Войка сказал ему:
– Вы будете приняты лично королем.
…Прием проходил в Вавельском замке при полной и глубокой секретности. Дежурный офицер охраны проводил пана Казимира и епископа Венедикта в большой, мрамором отделанный зал.
В зале горели все свечи. Мрачный Сигизмунд сидел полулежа на покрытой шкурой белого медведя тахте. Сам он был в черной бархатной шляпе, в такой же черной накидке с круглым белым кружевным воротником.
У него было мрачное утонченное лицо с черными заостренными усами и черной острой бородкой.
Венедикт Войка, очевидно, был здесь частым гостем. Он спокойно и уверенно стал расхаживать по пушистому серому ковру, изредка заглядывая сквозь огромное окно на внутренний двор.
К началу беседы в зале появился королевич Владислав.
План разговора, наверное, был уже составлен заранее, потому что вел его в основном Войка, его величество король только изредка делал короткие замечания.
– Скажите, каково здоровье доверенного вам человека?
– Он здоров.
– Насколько ему известно положение в Русии?
– Думаю, настолько, сколько каждому шляхтичу.
– Он не оставил своих намерений сесть на отцовский престол?
– Думаю, что нет и не оставит никогда, – сказал Меховецкий. – Но он достаточно умен и осторожен, даже труслив, и прекрасно понимает, что первый же шаг в этом направлении будет стоить ему головы.
– А если птичку выпустить из клетки с известной поддержкой, насколько велики его шансы добиться своего?
– Шансы не очень велики, но они есть: если мать признает его, если найдутся люди из Углича, которые опознают его, если свое слово скажут дядья Нагие.
– Готовы ли вы, пан Казимир, принять участие в его судьбе в Русии?
– Если это необходимо для отечества, то готов.
– Я не уверен в том, что это необходимо, – сказал Сигизмунд. – Но определенную пользу королевству Польскому это могло бы принести.
– Есть у него какие-нибудь документы, предметы царского происхождения? – продолжил Венедикт Бойка.
– Нет ничего, кроме внешности и характера его отца. Да еще отцовской болезни.
– Какой болезни?
– Падучей, в легкой форме.
– Немного, – сказал Сигизмунд. – Но кое-что есть.
– Еще вот что, – вспомнил пан Казимир. – У меня есть несколько его портретов в разные годы. Мой дворовый художник часто рисовал этого мальчишку.
– Пожалуй, это уже слишком много, – сказал королевич Владислав.
– А в случае достижения трона сможет ли он быть управляем?
– В каком смысле?
– Можно ли будет его направить против турок? Можно ли с его помощью объединить церкви?
– Боюсь, что это будет трудно. Хотя в начальный период он будет, безусловно, послушен.
Венедикт Войка перестал задавать вопросы. Повисла долгая пауза.
– Все, прием окончен, – сказал, вставая, Сигизмунд. Он наклонил голову в сторону пана Казимира:
– Мы вам очень благодарны за все сказанное. Завтра вам передадут мое решение.
Когда Казимир Меховецкий вместе с епископом удалились и король с сыном остались наедине, королевич Владислав спросил: