— С каким делом?
— С тем, которым занимается епископ.
— Епископ на молитве, — неодобрительно сказал священник, как будто мне полагалось это знать. — И он не может принимать каждого, кто является сюда. Ты можешь поговорить со мной…
Я улыбнулся и слегка возвысил голос:
— В Сиппанхамме, два года назад, твой епископ водил дружбу с некоей Энфлэд. У нее были рыжие волосы, и она торговала в таверне «Коростель». А знаешь, чем именно она торговала? Собой…
Священник снова замахал руками, пытаясь заставить меня говорить тише.
— Мне тоже доводилось пользоваться услугами Энфлэд, — продолжал я, — и она рассказывала мне про епископа. Она говорила, что…
Монашенки перестали заниматься своими прическами и принялись прислушиваться, но священник прервал меня, почти закричав:
— Возможно, у епископа найдется свободная минутка!..
— Тогда скажи ему, что я здесь, — любезно проговорил я.
— Если не ошибаюсь, ты Утред из Окстона? — спросил он.
— Ошибаешься, — ответил я. — Я лорд Утред из Беббанбурга. Понял?
— Да, мой лорд.
— В определенных кругах, впрочем, известный как Утредэрве, — озорно добавил я. — Утред Нечестивый.
— Да, мой лорд, — повторил священник и поспешил прочь.
Епископа звали Алевольд, и он вообще-то был епископом Кридиантонским, но это место считалось не таким безопасным, как Эксанкестер, поэтому много лет епископы Кридиантонские жили в более крупном городе (что, учитывая появление Гутрума, было не самым мудрым решением).
Датчане под предводительством Гутрума разграбили собор и дом епископа; дом этот еще не успели восстановить, и я нашел Алевольда за столом, который выглядел так, будто принадлежал мяснику — его тяжелая крышка вся была изрезана ножом и заляпана кровью.
Епископ возмущенно посмотрел на меня.
— Тебе не следует тут находиться! — сказал он.
— Почему?
— Твое дело завтра рассмотрит суд…
— Завтра ты будешь заседать в качестве судьи, — сказал я. — А сегодня ты епископ.
Он кивнул, признавая справедливость моих слов.
Этот пожилой человек с тяжелым подбородком славился в округе как суровый судья. Когда датчане появились в Эксанкестере, он находился вместе с Альфредом в Скиребурнане, поэтому и остался в живых. Как все епископы в Уэссексе, он был неистовым приверженцем короля. Я не сомневался, что неприязнь ко мне Альфреда известна Алевольду, а стало быть, я не мог ожидать особого милосердия от завтрашнего суда.
— Я занят, — объявил Алевольд, показав на пергаменты на запятнанном столе.
За столом сидели два его помощника, а еще полдюжины священников с видом оскорбленного достоинства столпились за креслом епископа.
— Моя жена унаследовала от отца долг церкви, — сказал я.
Алевольд посмотрел на Исеулт, которая вошла в дом вместе со мной. Она была очень красивой и выглядела гордой и богатой. Серебро блестело на ее шее и в волосах, а плащ ее скреплялся двумя брошками, из черного янтаря и желтого.
— Твоя говоришь? — издевательски переспросил епископ.
— Я бы хотел погасить этот долг, — заявил я, словно не услышав вопроса, и вытряхнул содержимое мешка на мясницкий стол.
Из мешка выскользнула большая серебряная тарелка, которую мы отобрали у Ивара. Серебро упало на стол с громким стуком, и внезапно в маленькой темной комнате, освещенной тремя тростниковыми факелами, с единственным оконцем с деревянной решеткой, словно взошло солнце. Тяжелое серебро сияло, а епископ молча глядел на него.
Среди священников тоже попадаются хорошие люди, например Беокка или Виллибальд. Однако за свою долгую жизнь я убедился, что большинство церковников, лицемерно проповедуя добродетель бедности, в то же время алчно мечтают о богатстве. Они любят деньги, и церковь притягивает деньги, как свеча мотыльков. Я знал, что Алевольд — человек жадный, столь же жадный до богатства, как и до прелестей рыжей шлюхи из Сиппанхамма, и он сейчас не мог отвести взгляд от тарелки. Протянув руку, епископ погладил ее толстый край, как будто не мог поверить своим глазам, а потом подвинул тарелку к себе и внимательно рассмотрел изображение двенадцати апостолов.
— Дарохранительница, — сказал он благоговейно.
— Тарелка, — небрежно проговорил я.
Один из священников наклонился, заглядывая через плечо епископа.
— Ирландская работа, — заметил он.
— Ее привезли из Ирландии, — согласился Алевольд и подозрительно посмотрел на меня. — Ты возвращаешь это церкви?
— Возвращаю? — изобразил я удивление.
— Дарохранительница сия явно была украдена, — пояснил Алевольд, — и ты хорошо поступаешь, Утред, что возвращаешь ее.
— Эту тарелку сделали для меня, — ответил я.
Он перевернул тарелку, что потребовало некоторых усилий, так как она была тяжелой, и указал на царапины на серебре, заметив:
— Она очень старая.
— Ее сделали в Ирландии, — с достоинством проговорил я, — и, без сомнения, люди, которые перевозили тарелку через море, небрежно обращались с ней. Вот и все.
Епископ знал, что я лгу, но меня это не заботило.
— Вообще-то в Уэссексе тоже есть серебряных дел мастера, которые могли бы сделать для тебя дарохранительницу, — недружелюбно вставил один из священников.
— Я подумал, что вам понравится именно эта. — Я наклонился и забрал тарелку из рук епископа. — Но если вы предпочитаете работу восточных саксов, я могу…
— Отдай! — воскликнул Алевольд.
Я и не подумал послушаться, и тогда его голос стал умоляющим:
— Это очень красивая вещь.
Мысленно он уже видел эту дарохранительницу в церкви, а может, и у себя дома, и жаждал обладать ею.
Воцарилась тишина, епископ не сводил глаз с тарелки. Знай священник о ее существовании заранее (хорошо, что я не рассказал про тарелку Милдрит), он загодя обдумал бы, как себя вести, но теперь Алевольд хотел только одного — любой ценой заполучить серебряную дарохранительницу.
Служанка принесла ему кувшин, и он махнул рукой, веля ей выйти. Девушка, как я заметил, была рыжеволосой.
— Итак, ты приказал изготовить для себя тарелку, — скептически проговорил он. — И где же это было?
— В Дифлине.
— Так вот, значит, куда ты ходил на королевском судне! — вновь встрял один из священников.
— Мы патрулировали побережье, — объяснил я, — только и всего.
— Цена этой тарелки… — начал было Алевольд, но замолчал.
— С огромной лихвой перекрывает долг Милдрит, — подсказал я.