— Эофер — мой человек, — похвастался Хасвольд, — он посылает стрелы туда, куда я велю.
Лучник кивнул.
— Твой король желает, чтобы был построен мост, — сказал я. — Мост и укрепления.
— Король? — Хасвольд оглядел деревню. — Я не знаю никакого короля. Если здесь и есть какой-то король, так это я.
Он подавился смехом, а я окинул взглядом местных жителей и увидел одни только хмурые лица. Никто не разделял веселья Хасвольда.
«Они несчастливы с таким старостой», — подумал я.
Возможно, Хасвольд понял, о чем я думал, потому что внезапно разозлился и отшвырнул прочь девочку-новобрачную.
— Оставь нас! — крикнул он. — Убирайся!
Я ушел и вернулся на островок поменьше, туда, где скрывался Альфред и умирал Эдуард.
Энфлэд сказала, что Алевольд убедил Альфреда пожертвовать одной из своих самых драгоценных реликвий — пером голубя, которого Ной выпустил из ковчега. Алевольд разрезал перо на две части, одну вернул королю, а вторую спалил на сковороде и, когда перо превратилось в пепел, размешал его в чашке святой воды, после чего Эльсвит заставила сына все это выпить. Ребенка завернули в овечью шкуру, потому что ягненок был символом святой великомученицы Агнессы.
Но ни перо, ни овечья шкура не помогли. Мало того, ребенку стало еще хуже. Теперь Алевольд над ним молился.
— Дело дошло до соборования, — пояснила Энфлэд. Она глядела на меня со слезами на глазах. — Скажи, Исеулт может помочь?
— Епископ этого не дозволит, — ответил я.
— Не дозволит? — возмущенно воскликнула она. — Конечно, ведь не его сын умирает!
Но в конце концов все-таки призвали Исеулт. Альфред вышел ей навстречу из хижины, и Алевольд, почуяв ересь, последовал за ним.
Эдуард снова закашлялся, и этот звук казался ужасным среди вечерней тишины. Альфред вздрогнул, услышав его, потом спросил, может ли Исеулт вылечить его сына.
Вместо этого она повернулась и посмотрела вдаль, туда, где луна поднялась над болотным туманом.
— Луна прибывает, — сказала она.
— Тебе известно лекарство? — умоляюще спросил Альфред.
— Растущая луна — это хорошо, — спокойно заключила Исеулт, потом повернулась к нему: — Но за все нужно платить.
— Проси что хочешь! — воскликнул Альфред.
— Да не мне платить, — ответила Исеулт, раздраженная его непониманием. — Просто всему на свете есть цена. Жизнь за жизнь! Другой человек должен будет умереть взамен!
— Ересь! — вмешался Алевольд.
Я сомневался, что Альфред понял эти слова Исеулт, а может, ему было все равно, что она имела в виду: король просто ухватился за последнюю надежду.
— Ты сможешь вылечить моего сына? — требовательно спросил он.
Исеулт помедлила, потом кивнула.
— Есть способ, — сказала она.
— Какой способ?
— Мой способ.
— Ересь! — настаивал Алевольд, но Энфлэд так взглянула на него, что епископ пристыженно замолчал.
— Ты будешь лечить моего сына прямо сейчас? — спросил Альфред у Исеулт.
— Завтра ночью, — ответила она. — На это требуется время. Сперва нужно сделать кое-что. Если малыш доживет до завтрашнего заката, я смогу помочь. Ты должен привести его ко мне, как только взойдет луна.
— А сегодня ночью нельзя? — умоляюще спросил Альфред.
— Завтра, — твердо проговорила Исеулт.
— Завтра день святого Винсента, — сказал король, как будто это могло помочь.
Ребенок каким-то образом пережил ночь; а назавтра, в день святого Винсента, Исеулт пошла со мной на восточный берег, где мы набрали лишайника, лопуха, чистотела и всяких других трав. Мы с трудом отыскали все это, пройдя раза три мимо каждого растения, потому что стояла зима и все они съежились и сделались незаметными. Исеулт заставила меня также нарезать веток терновника, разрешив пустить в ход нож, потому что колючки явно были не так важны, как лишайники и травы. Работая, я постоянно поглядывал вдаль — не появятся ли датчане, но даже если те и патрулировали край болота, ни одного из них в тот день мы не увидели.
Было холодно, порывистый ветер трепал нашу одежду. Поиски растений, которые требовались Исеулт, заняли очень много времени, но наконец ее сумка была полна, и я перетащил ветки терновника к островку, а потом — в хижину, где она велела мне выкопать в полу две ямы, пояснив:
— Они должны быть глубиной в рост ребенка и находиться друг от друга на расстоянии твоего предплечья.
Исеулт не сказала мне, зачем нужны ямы. Она явно была подавлена и чуть не плакала. Повесив чистотел и лопух на балку под потолком, моя возлюбленная истолкла лишайник и омелу, смочив их собственной слюной и мочой, и нараспев произнесла над деревянной миской длинные заклинания на своем языке.
Всем этим она занималась очень долго, а иногда, чтобы немного отдохнуть, обессиленно присаживалась в темноте за очагом и раскачивалась взад-вперед.
— Я не знаю, получится у меня или нет, — один раз подала голос Исеулт.
— Ну, хотя бы попытайся, — попробовал я ее подбодрить.
— Но если не получится, они возненавидят меня еще больше, — ответила она.
— Что за глупости! Чего бы этим людям тебя ненавидеть.
— Да потому, что они считают меня грешницей и язычницей.
— Так вылечи ребенка, — сказал я, — и они тебя полюбят.
Я не смог выкопать ямы такой глубины, какой требовалось Исеулт, потому что грязь стала еще жиже: уже через пару футов ямы наполнялись солоноватой водой.
— Сделай их пошире, — приказала она, — такими широкими, чтобы в них мог присесть ребенок.
Я сделал, как было велено, а потом Исеулт заставила меня соединить обе ямы, пробив отверстие в мягкой земляной стене, которая их разделяла. Это следовало сделать осторожно, чтобы уцелел земляной свод туннеля между двумя ямами.
— Вообще-то это все неправильно, — сказала Исеулт, имея в виду не то, что я делал, но те колдовские чары, которые собиралась пустить в ход. — Ведь взамен обязательно кто-то умрет, Утред. Где-то умрет другой ребенок, чтобы этот остался жить.
— Откуда ты знаешь? — спросил я.
— Потому что мой брат-близнец умер, когда я родилась, — ответила Исеулт, — и ко мне перешла его сила. Но если я использую эту силу, он достанет меня из темного мира и заберет свою силу назад.
Сгустилась тьма, а мальчик все продолжал кашлять, хотя мне казалось, что теперь кашель звучал слабее, как будто жизнь уже еле теплилась в маленьком теле. Алевольд по-прежнему молился. Исеулт присела на корточки в дверях нашей хижины, глядя на дождь, а когда подошел Альфред, махнула ему рукой, велев уйти.
— Мой сын умирает, — беспомощно сказал король.