- Господи Боже… - повторил Лоуфорд.
- Повернуть и ударить справа, – сказал Шарп, не глядя на полковника, словно бы говоря сам с собой.
Лоуфорд и виду не подал, что услышал совет. Он не сводил глаз с разворачивающейся перед ним ужасной картины: французы, обходя с фланга, расстреливали в упор португальский батальон так же безжалостно, как совсем недавно убивали их товарищей. Они не успели перестроиться в стрелковую шеренгу в три ряда, но даже в плотной толпе многие из них уже могли вести огонь по несчастным португальцам, а те, кого оказался в задних рядах, протискивался вперёд, чтобы присоединиться к потехе.
- Вызвать стрелков, – приказал Лоуфорд Форресту и в смятении покосился на Шарпа.
Шарп сохранял невозмутимый вид. Он подал идею – весьма рискованную, надо признать! – и теперь полковник должен был решать, что делать дальше. Португальцы уже бежали, некоторые вниз по склону, но большинство спешило назад, туда, где находился британский полубатальон. Французы одержали победу и теперь могли атаковать незащищённый левый фланг Южного Эссекского.
- Сейчас, или будет поздно, – негромко, но так, чтобы полковник услышал, произнёс Шарп.
- Южный Эссекский! – перекрикивая грохот мушкетных выстрелов, приказал Лоуфорд. – Кру-угом!
На секунду все замерли. Это был неожиданный и непонятный приказ, и люди не верили своим ушам, но ротные офицеры подхватили:
- Кругом! Быстро!
Две шеренги батальона выполнили приказ. Задняя шеренга стала теперь передней, и обе они повернулись тылом к большой колонне, которая остановилась на полпути к вершине и вступила в перестрелку с теми, кто занимал позиции на вершине.
- Батальон! Поворот вправо от девятой роты! – крикнул Лоуфорд. – Марш!
Такой маневр был настоящей проверкой боевых качеств батальона. Им предстояло развернуться, словно гигантская дверь на петлях, сохраняя строй в две шеренги при движении по неровной поверхности склона, переступая через тела своих убитых и раненых товарищей, под убийственным огнём. Когда батальон завершит этот маневр – если, конечно, у него получится! – стрелковая шеренга встанет напротив прорвавшихся к вершине французов. А те, заметив опасность, перезарядили и перенесли огонь на Южный Эссекский, оставив в покое португальцев, спешивших влиться в ряды идущего следом за ними по дороге полубатальона красномундирников.
- Равнение на девятую роту! – кричал Лоуфорд. – Открыть огонь, как только займёте позицию!
Девятая рота стояла почти там же, где и в начале сражения, на правом фланге, и теперь ей, как «дверной петле», потребовалось несколько секунд для перестроения. Капитан Джеймс Хупер приказал перезарядить мушкеты. Легкие стрелки, обычно находящиеся рядом с девятой ротой, бежали позади разворачивающейся шеренги батальона.
- Стрелки идут впереди, мистер Слигнсби! – кричал Лоуфорд. – Впереди! Не позади, ради Бога!
- Девятая рота! – проревел Хупер. – Огонь!
- Восьмая рота! – вторили ему. – Огонь!
Роты, находящиеся на дальнем конце шеренги, на бегу, оступаясь на неровностях почвы, рылись в патронных коробках. Пуля ударила солдата в грудь и опрокинула навзничь. Лоуфорд ехал позади шеренги, рядом со знаменем. Пули посвистывали совсем близко, потому что оказавшиеся рядом вольтижёры целились в офицеров. Находящаяся ниже по склону на фланге рота лёгких стрелков открыла огонь по французам, которые сообразили, что, как только Южный Эссекский перестроится, на низ обрушится ужасный шквал мушкетного огня. Офицеры заорали, приказывая немедленно перестроиться в три шеренги. Генерал на белой лошади лично подталкивал солдат, торопя их занять свои места. Снизу подтягивались разрозненные группы пехотинцев, оставшиеся после неудачной первой атаки, чтобы присоединиться к семи батальонам, прорвавшим британские позиции. Барабанщики продолжали колотить в барабаны, Орлы вздымались ввысь.
- Южный Эссекский! – Лоуфорд привстал в стременах. – Полуротами от центра!
Португальцы из расстрелянного французами батальона возвращались и становились в шеренгу рядом с Южным Эссекским. На левом фланге тоже пристраивались какие-то британские части; с юга спешили подкрепления, но Лоуфорд хотел лично ликвидировать прорыв.
- Огонь!
Пока Южный Эссекский разворачивался, батальон потерял несколько человек, но те, кто остались в живых, теперь стояли в шеренге, готовые делать то, чему их учили: стрелять и перезаряжать. Это было не так-то просто. Раскусить плотную бумагу патрона, высыпать половину на полку, закрыть замок, опустить приклад вниз, засыпать остаток пороха в ствол, сплюнуть пулю, забить пулю и бумагу шомполом, вставить шомпол в крепление на стволе, вскинуть мушкет к плечу, взвести курок, не забывая взять прицел пониже и ждать приказа.
- Огонь!
Мушкет отбрасывает назад отдачей от выстрела, плечо ноет, но вновь, не задумываясь, солдат хватает патрон, раскусывает его почерневшими от пороха зубами. Французские пули свистят вокруг, иногда слышится отвратительный глухой звук – это пуля входит в живое тело. Если пуля вонзается в приклад мушкета или прошивает кивер, звук получается другой. Мушкет вскинут к плечу, курок взведен, слышна команда. Кремень ударил о пластину, в ружейном замке вспыхнула искра и через мгновение – меньше, чем удар воробьиного сердечка - взрывается порох в стволе, обжигая щёку крупинками горящего пороха из ружейного замка, окованный медью приклад вновь лягает в плечо, а капралы ревут за спиной: «Сомкнуть ряды!», - потому что кто-то убит или ранен.
Сухой звук мушкетных выстрелов – словно палка сломалась, только громче, намного громче! – сливался в сплошной грохот. Стреляли и британцы, и французы, невидимые за пеленой порохового дыма, более плотного, чем туман, который окутывал горы на рассвете. Всем хотелось пить, потому что, когда раскусываешь патрон, часть пороха попадает в рот, и содержащаяся в нём селитра сушит язык и горло настолько, что не остаётся ни капли слюны.
- Огонь!
И мушкеты выплёвывают огонь и клубы порохового дыма, и копыта лошади полковника роют землю позади шеренг, а он пытается, привстав в стременах, рассмотреть, что там, за дымом, происходит, а дальше, за шеренгами, полковые музыканты играют «Марш гренадёров», но никто не обращает на это внимания. Достал патрон, раскусил, зарядил и сделал своё чёрное дело…
Все они были ворами и убийцами, простаками и насильниками, и, конечно же, пьяницами. Они вступили в армию не из патриотических побуждений и, уж конечно, не из любви к королю. В армию шли потому, что были пьяны, когда вербовщик-сержант приехал в их деревню, потому, что судья предложил выбор: виселица или армия, потому, что надо было жениться на забеременевшей девчонке, или потому, что девчонка не хотела идти за них замуж, или потому, что они, как последние идиоты, поверили вранью вербовщика, что армия гарантирует пинту рома и трёхразовое питание, и с тех пор постоянно хотели есть. Их пороли по приказу офицеров, которые были джентльменами и не могли подвергнуться подобному наказанию. Этих чёртовых пьяных придурков вешали без всякого снисхождения за кражу цыплёнка. Дома, в Великобритании, когда они выходили из казармы, почтенные граждане переходили на другую сторону улицы, чтобы не столкнуться с ними. В тавернах их могли отказаться обслуживать. Им платили ничтожно мало, штрафовали за каждую мелочь, которую они теряли или ломали, а те жалкие пенни, что им удавалось сберечь, они обычно проигрывали. Они были безответственными жуликами, злыми, как псы и грубыми, как свиньи, но у них были две вещи: чувство собственного достоинства и умение замечательно стрелять – быстрее, чем любая другая армия в мире