Шарп кивнул. Роте легкой пехоты Южного Эссекского не приходилось выбирать. Или пятьдесят три бойца одолеют восемь сотен, или война будет проиграна.
Капитан ухмыльнулся и сказал Ноулзу:
– Да вы не волнуйтесь. Это будет проще, чем вы думаете.
А мысленно сказал себе: «Проще? Черта с два!»
Как все просто, усмехнулся в душе Шарп: взять и отбить майора у двух лучших французских полков, ожидающих ночного нападения партизан. Умнее всего – плюнуть и повернуть к дому.
Возможно, французы уже нашли золото и война проиграна. Разумному человеку самое время воткнуть штык в землю и поразмыслить о мирной жизни. А он, точно картежник, проигравший все, кроме пригоршни мелких монет, ставит их на кон все до последней. Шансы – один против шестнадцати.
Впрочем, это не совсем так, рассуждал Шарп, когда рота гуськом пробиралась во тьме по козьей тропке. До заката капитан пролежал на склоне лощины, наблюдая за приготовлениями французов. Они трудились не покладая рук, но ведь оборона имеет не только плюсы, но и минусы, и у Шарпа зародилось безошибочное предчувствие успеха.
Французы ждут атаки партизан, маленьких бесшумных отрядов, работающих ножами либо ведущих мушкетный огонь из темноты. К этому они и готовятся. Тут им село не подмога, по обе стороны узкой улицы теснятся низкие домики, между ними не счесть темных закоулков, где у молчаливого убийцы будут все преимущества. А оцепления французы не выставили. Отправить на околицу часовых – все равно что обречь людей на верную смерть. Привычные к такой войне французы предпочитали отсиживаться в импровизированных укрытиях. Кавалерия большей частью сосредоточилась во дворе Цезаря Морено, там были просторные стойла и высокая каменная ограда; другая крепость, вернее, второй дом с высокой и достаточно прочной изгородью – это обитель отшельника. И там и там яблоку негде упасть, но в этих зданиях можно не опасаться ночных головорезов. Вдобавок французы на всякий случай устроили крестовый поход на соседние постройки – вокруг особняка Морено сровняли с землей все хижины.
До лощины доносились удары кувалд о каменные стены. Все деревья, все двери, вся мебель, изрубленные топорами, улеглись в кучи дров: если их поджечь среди ночи, огонь лишит партизан единственного преимущества – темноты.
Да, французы вполне готовы встретить герильерос, но им бы в самом диком кошмаре не привиделось внезапное появление британской пехоты: белые ремни крест-накрест, грохот дружных мушкетных залпов, сеющих смерть. Во всяком случае, Шарп на это надеялся. Было у него еще одно преимущество, небольшое, но важное – Керси, как истинный джентльмен, похоже, дал пленившим его уланам слово чести, обещание не сбежать, и Шарп видел, как маленький майор ковыляет по селу. Каждый раз Керси возвращался в дом Морено, а когда сгустились сумерки, майор вышел на один из уцелевших балконов. По крайней мере, теперь Шарп знал, где тот, кого надо выручить. Осталось только ворваться в дом, а тут самое главное – быстрота.
Казалось, поход во мраке длится целую вечность. Но капитан не отваживался торопить людей – не ровен час, еще отстанет кто-нибудь. Солдаты бранились, оступаясь на камнях, шумно задевали мушкетами о скалы, напряженно вглядывались во мрак; выручало лишь чахлое сияние луны, притуманенной северными тучами. На востоке над горбами холмов проглядывали звезды, и к полуночи, когда рота спустилась на дно долины, французы зажгли костры, манившие издали, точно маяки.
Харпер поравнялся с Шарпом.
– Ослепляют себя, сэр.
Полагаясь на костры, французы ничего не видели на расстоянии прицельного мушкетного выстрела от ограды; обступающая темнота превратилась в холст, на котором их фантазия рисовала самые диковинные и жуткие силуэты. Даже для Шарпа иные детали местности, столь отчетливо различимые днем, сейчас приняли чудовищные формы, а то и вовсе исчезли, и он часто останавливался и приседал, путая реальное с воображаемым. Его люди зарядили оружие, но не взвели курки; белые ремни прятались под шинелями; в ночи громко звучало тяжелое дыхание.
Они приблизились к селу и направились к северу от дома, мимо густого ячменя; в широкой долине им казалось, что враг должен видеть их как на ладони. Шарп не поддавался страху, но воображение упрямо рисовало, как часовой на крыше дома Морено настораживается и за этим следует щелчок курка или скрежет офицерской сабли, вынимаемой из ножен, или самое худшее – внезапная вспышка пламени на заставе, заметившей в поле темные человеческие силуэты.
Хруст почвенной корки под ногами походил на громовые раскаты, казалось, его не могут не услышать вражеские дозорные. Самое плохое время ночи – гусары и уланы за стенами внимают далекому волчьему вою, их одолевают страхи, каждый звук пророчит гибель, и так – пока не притупятся чувства, пока не оцепенеет сознание.
Вспыхнул свет.
– Ложись! – прошипел Шарп.
Господи боже! В небо рванулось неистовое пламя, порыв ветра рассеял искры – и тут он понял, что кавалеристы разожгли еще один костер, запалили очередную груду дров на расчищенном месте.
Шарп не поднимался с земли, он прислушивался к биению сердца и озирал темные очертания безлюдных домов. Или не безлюдных? Может, французы гораздо хитрей, чем он думает, может, они стараются внушить чужим наблюдателям на холмах, что оба полка целиком укрылись в надежно защищенных, хорошо освещенных дворах. Что, если в приземистых хижинах и темных закоулках полным-полно солдат с саблями?
Он перевел дух и позвал:
– Сержант!
– Сэр?
– Пойдешь со мной. Лейтенант!
– Сэр?
– Ждите здесь.
Темные мундиры Шарпа и Харпера мгновенно растворились в ночи. Казалось, нависающие стены лачуг таят опасность, предчувствие беды держало в напряжении каждый мускул тела капитана. Стиснув зубы, он ждал выстрела в упор; и вот наконец его протянутая рука касается сухого камня ограды. Харпер был рядом, и Шарп двинулся дальше, в переулок, откуда сильно тянуло навозом. Страхи начали отпускать.
Харпер – громадная тень – пересек переулок и присел на корточки на углу улицы. В ее конце мерцал огонь, но хижины были безлюдны, и Шарп вздохнул с облегчением. Они вернулись к ограде, сержант трижды тихо свистнул, и над ячменем поднялись силуэты сгорбленных солдат. Рота перебралась под прикрытие стены.
Шарп отыскал Ноулза.
– Становимся по обе стороны ворот. Первыми идут стрелки. Вы ждите сигнала.
Ноулз кивнул, в темноте блеснули зубы – он улыбался.
Шарп чувствовал, что рота взволнована, но верит в свои силы, и это радовало. Парням по вкусу такая переделка, когда на каждого – шестнадцать врагов, однако капитан не понимал, что причина этой уверенности – он сам. Харпер и Ноулз знали: высокий стрелок – не ахти какой мастак говорить зажигательные речи, но умеет внушить своим людям, что невозможного на свете не бывает. Бывают лишь мелкие затруднения, и у тех, кто идет за ним, победа, считай, в кармане.