Шарп задержался, чтобы дождаться своих людей, и взглянул на холм. На гребне стояли французские роты. Он заметил яркие мундиры, еще не выгоревшие на солнце, и понял, что перед ним свежий полк из посланных Бонапартом в Испанию, чтобы подавить ее сопротивление раз и навсегда. Полковник давал новобранцам наглядный урок военного дела, и Шарпа это разозлило. Ни один сучий французский рекрут не увидит, как он умрет!
Он перевел взгляд на вольтижеров, попытался найти среди них офицера и вдруг вспомнил, что всего-навсего двадцать минут назад ему казалось, будто вся планета вымерла и остался только он со своей ротой. А сейчас его обступили французы, их десять против одного, и эти ублюдки все напирают, наглеют, видя, как британская рота приближается к подножию холма, а рядом в камень бьет пуля и рикошетом попадает в левое предплечье – точно бульдог вонзает зубы в руку.
Вскидывая винтовку, Шарп понял, что рана нешуточная. Он едва удержал «бейкер», но все-таки нажал на спуск и попятился вниз, вровень со своими людьми, и увидел, оглянувшись, что Ноулз остановился у самого края долины, словно пловец, боящийся войти в воду. О, черт! Все равно выбирать не из чего.
– Назад! Назад!
Шарп подбежал к Ноулзу.
– Пошли. Через долину.
Ноулз заметил кровь на его руке.
– Сэр! Вы ранены!
– Ерунда. Вперед! – Он повернулся к стрелкам и увидел красные глаза на черных лицах. – Парни, строиться!
Девушка встала в шеренгу, как заправский стрелок, и капитан ухмыльнулся ей – такой она ему особенно нравилась: когда дралась, как мужчина, и ее глаза сверкали бесстрашием. Затем он махнул правой рукой.
– Марш!
Англичане пошли прочь от скал, от вольтижеров – пошли в зеленое море, в неземную тишину травостоя. У подножия холма французская пехота остановилась – точно пассажиры, опоздавшие к отходу английского корабля. Майор Керси помахивал саблей и возбужденно хихикал, но его улыбку как ветром сдуло, едва он увидел Шарпа.
– Вы ранены!
– Пустяки, сэр. Рикошет.
– Ничего себе пустяки!
Он коснулся предплечья Шарпа, и на его пальцах, к удивлению капитана, заблестела алая влага.
– Ничего, сэр, заживет. Бывало хуже. – Рука болела, но Шарп отогнал соблазн снять китель и сорочку и осмотреть рану.
Керси оглянулся на неподвижную французскую пехоту.
– Они нас не преследуют.
– Знаю, сэр. – Мрачный тон Шарпа заставил Керси пристально взглянуть ему в лицо.
– Кавалерия?
– Наверняка, сэр. Ждет, когда на середину выйдем.
– Что будем делать? – Похоже, Керси не видел ничего зазорного в том, чтобы задавать такие вопросы младшему по званию.
– Не знаю, сэр. Вы бы помолились.
Керси оскорбленно вскинул голову.
– А я молился, Шарп. Но что-то в последние дни от этого мало проку.
«В последние дни», – мысленно проговорил Шарп. Столько опасностей, столько мучений уложилось в считанные дни! И что, теперь все закончится между французской кавалерией и батальоном пехоты?
Улыбнувшись майору, он вежливо повторил:
– И все-таки молитесь, сэр.
Вокруг лежало пастбище, покрытое чахлой низкой травой. Шарп окинул его взглядом; мелькнула мысль, что следующим летом сюда вернутся овцы – как будто и не было никогда этой стычки. Солнечные лучи уже добрались до самого дна долины, из травы подавали голоса хлопотливые насекомые – какое им дело до людей, убивающих друг друга над их головами? Шарп поднял взгляд и решил, что долина очень красива. Она петляла между холмами, впереди, в недосягаемости, виднелось ложе речушки – по весне это местечко покажется маленьким раем.
Капитан посмотрел назад – вольтижеры расселись на камнях, с холма медленно спускались другие французские роты, и где-то в этой проклятой долине ждала сигнала к атаке кавалерия. Он уже не сомневался, что конница появится сзади – похоже, впереди нет подходящих укрытий. Рота в капкане, это Шарп понимал яснее некуда. Он посмотрел на ровную, твердую землю и вообразил, как первые сто ярдов всадники преодолевают шагом, затем пятьдесят – рысью, затем с саблями наголо переходят в легкий галоп и наконец бешеным аллюром обрушиваются на четыре десятка пехотинцев; красное каре способно расколоть конницу надвое, но долго ему не продержаться.
Позади у края долины вился табачный дымок – французские пехотинцы сидели с трубками в зубах и ждали кровавого спектакля.
К Шарпу приблизился Патрик Харпер.
– Здорово зацепило? – спросил он, взглянув на рану.
– Заживет.
Ирландец схватил его за локоть и, не слушая возражений, задрал обшлаг.
– Болит?
– Гос-споди! – В руке хрустнуло, но Харпер не выпускал ее из громадных ладоней, пока не прощупал.
– Кость цела, сэр. Пуля – там. Рикошет?
Шарп кивнул. Прямое попадание оставило бы его без руки.
Харпер глянул на девушку и снова повернул голову к Шарпу:
– На девиц такие царапины здорово действуют.
– Пшел к черту!
– Есть, сэр. – Харпер был встревожен, но старался этого не показывать.
Запели трубы. Шарп остановился и кинул взгляд назад: на севере показались первые всадники. Он упал духом. Опять уланы, везде эти сучьи уланы; их зеленые мундиры и розовые канты глумливо рассеяли последние надежды Шарпа. Поигрывая пиками с красно-белыми значками, всадники строем рысили в долину и смотрели на горстку английских пехотинцев.
К Шарпу вернулся Харпер.
– Две сотни, сэр?
– Да.
Кто-то в строю пробормотал, что лучше погибнуть от пики, чем от сабли. Сабля оставляет на теле страшные рубцы, они гниют, и ты неделями сохнешь и орешь от боли, и никакой надежды выжить. А наконечник пики бьет быстро и проникает глубоко.
Шарп сплюнул на траву – какая разница, от чего протянуть ноги? Он посмотрел налево, затем направо.
– Туда! – Капитан показал на запад, в ту сторону, откуда они пришли. В противоположную сторону от французской пехоты. – Бегом!
Они пустились бегом – из последних сил, шатаясь, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь.
Вотще. Даже если уланы промедлят, строясь в долине, целых две минуты, они все равно успеют настичь пехотную роту.
Шарп вспомнил, как убили Хосе, как метнулось вперед серебристое острие, утяжеленное весом французского кавалериста. Значит, и впрямь все кончено и все было напрасно. Вспомнились рассказы о маленьких отрядах, успешно отражавших многочисленных врагов.
Он ошибся! На южном краю долины все-таки есть укрытие – глубокая складка мертвой земли. В тени обрыва она почти незаметна, но сейчас он ее видит, ведь там полным-полно чужих мундиров, всадников с саблями наголо, и они высыпают на равнину, они не ждут, как уланы. Они рысят вперед, нога к ноге, и теперь уповать уже точно не на что. Это конец.