– Христианство – жалкая религия, – сердито заявил Равн, – бабская вера. Она не делает мужчину сильнее, а превращает его в червя. Я слышу, птицы летят?
– Два ворона, – сообщил я, – летят на север.
– Вот верный знак! – воскликнул он. – Хугин и Мунин летят к Одину!
Хугин и Мунин были двумя воронами, сидящими на плечах бога и шепчущими ему на ухо. Они делали для Одина то, что я делал для Равна: наблюдали и рассказывали об увиденном. Бог отправлял их летать по всему миру и собирать новости... И в тот вечер вороны сообщили Одину, что дым лагерных костров мерсийцев поредел: этой ночью зажглось меньше костров. Люди разбегались.
– Время сбора урожая, – презрительно заметил Равн.
– А это важно?
– Они называют свою армию фирдом [6] , – пояснил старик, на миг забыв, что я англичанин. – Каждый человек, способный держать оружие, обязан сражаться в фирде, но когда поспевает урожай, перед ними встает угроза голодной зимы, поэтому они отправляются по домам жать рожь и овес.
– Которые мы потом забираем?
Он засмеялся.
– А ты учишься, Утред.
Однако мерсийцы и саксы все-таки надеялись уморить нас голодом. Хотя их армия редела с каждым днем, они не сдавались – до тех пор, пока Ивар не нагрузил телегу едой: сырами, копченой рыбой, свежеиспеченным хлебом, соленым мясом. На телегу поставили еще бочонок эля, и на заре дюжина человек оттащили ее к лагерю англичан. Датчане остановились на расстоянии полета стрелы и крикнули часовым, что это подарок королю Бургреду от Ивара Бескостного.
На следующий же день в город прискакал мерсийский всадник с зеленой пышной веткой – знаком перемирия. Англичане хотели начать переговоры.
– Значит, мы победили, – сказал мне Равн.
– Правда?
– Когда армия хочет переговоров, значит, она не хочет битвы. Поэтому мы победили.
И он оказался прав.
На следующий день мы установили палатку в долине между городом и английским лагерем, натянув меж деревянными столбами два паруса и закрепив их сыромятными ремнями. Англичане притащили в палатку три стула с высокими спинками и накрыли их дорогой алой материей – то были места для короля Бургреда, короля Этельреда и принца Альфреда. Ивар с Уббой сидели на скамеечках для дойки.
Обе стороны привели с собой человек по тридцать – сорок, и начались переговоры. Начались они с соглашения, что все оружие будет сложено в кучу в двадцати шагах от палатки. Я помогал таскать в условленное место мечи, топоры, щиты и копья, а потом вернулся и стал слушать.
Беокка тоже пришел и, заметив меня, улыбнулся, а я улыбнулся в ответ. Капеллан стоял позади молодого человека, в котором я узнал Альфреда, хотя предыдущей ночью почти его не видел, а только слышал. Альфред единственный из английских вождей не носил на голове золотого обруча, хотя на плаще его красовалась большая, украшенная камнями застежка, на которую плотоядно поглядывал Ивар. Когда Альфред занимал свое место, я успел хорошо рассмотреть принца. Он был тощим, долговязым, подвижным, с бледным вытянутым лицом, длинным носом. Короткая бородка, запавшие щеки, поджатые губы, волосы неопределенного цвета, ближе к русым, беспокойный взгляд, изогнутые брови, маленькие руки и хмурый вид. Как я узнал потом, ему было всего девятнадцать, но выглядел он лет на десять старше. Его брату, королю Этельреду, перевалило за тридцать, и у него было такое же вытянутое лицо, но более полное и очень взволнованное. Король Мерсии, Бургред, оказался тучным человеком с густой бородой, торчащим брюхом и лысой башкой.
Альфред что-то сказал Беокке, и тот, достав пергамент и перо, передал их принцу, а сам встал рядом с небольшим пузырьком с чернилами, чтобы Альфреду было удобно макать перо и писать.
– Что он делает? – спросил Ивар.
– Записывает наш разговор, – ответил переводчик-англичанин.
– Записывает?
– Ну да, ведет запись.
– Он потерял память? – спросил Ивар.
Убба же тем временем достал небольшой ножичек и принялся чистить ногти. Рагнар сделал вид, будто пишет на руке, что позабавило датчан.
– Вы – Ивар и Убба? – спросил Альфред через своего переводчика.
– Да, это мы, – ответил наш переводчик.
Альфред заскрипел пером: короли, его брат и зять, похоже, охотно переложили на плечи принца обязанность задавать вопросы датчанам.
– Вы сыновья Лотброка? – продолжал Альфред.
– Именно, – последовал ответ.
– И у вас есть еще брат? Хальфдан?
– Скажи ублюдку, пусть засунет себе в задницу эту писанину, – прорычал Ивар. – А если сунет туда же перо и зальет чернила, сможет гадить черными перьями.
– Мой господин говорит, что мы собрались здесь не для того, чтобы обсуждать его семью, – благоразумно проговорил переводчик, – а чтобы решить вашу судьбу.
– И вашу тоже, – Бургред в первый раз открыл рот.
– Налгу? – ухмыльнулся Ивар, и король Мерсии задрожал под его мертвящим взглядом. – Наша судьба – это залить поля Мерсии вашей кровью, удобрить ее земли вашей плотью, замостить ее вашими костьми и избавить ее от вас.
Беседа еще долго велась в том же духе: обе стороны угрожали и спорили, но ведь именно англичане предложили переговоры, именно они хотели мира, и постепенно они перешли к уступкам. На переговоры ушло еще два дня, и большинство слушателей, которым уже все наскучило, валялись на травке под солнцем. Обе стороны ели прямо здесь, и во время одной из таких трапез Беокка опасливо перешел на датскую сторону палатки и осторожно поздоровался со мной.
– Ты растешь, Утред, – сказал он.
– Рад видеть тебя, отец, – почтительно ответил я.
Рагнар все видел, но на его лице не отразилось беспокойства.
– Ты до сих пор пленник? – спросил Беокка.
– Да, – соврал я.
Он поглядел на мои серебряные браслеты: слишком большие для меня, они позвякивали на запястье.
– Не простой пленник, – буркнул капеллан.
– Они знают, что я олдермен, – сказал я.
– Так и есть, видит Бог, хотя твой дядя и отрицает это.
– Я ничего о нем не слышал, – на сей раз я сказал чистую правду.
Беокка пожал плечами.
– Он сидит в Беббанбурге. Женился на вдове твоего отца, и сейчас она беременна.
– Гита! – изумился я. – Беременна?
– Они хотят сына, и если родится мальчик...
Беокка не договорил, все и так было ясно. Я был олдерменом и, хотя Эльфрик занял мое место, все равно оставался его наследником... Если только у него не родится сын.