Мы теснили врага, а потом вдруг прорвались и побежали. Мы не сломили их. Они бежали не от наших мечей и копий, а просто потому, что прилив поднял их корабли и датчане кинулись спасать суда, а мы ковыляли за ними. Точнее, я ковылял: правая лодыжка кровоточила и болела. У нас по-прежнему не хватало людей на берегу, и мы не могли окружить врагов. Они грузились на корабли, но одна команда – все как один храбрецы – осталась на берегу, чтобы нас задержать.
– Ты ранен, Эрслинг? – спросил Леофрик.
– Пустяки.
– Оставайся здесь, – приказал он и построил команду "Хеахенгеля" в новый клин, который должен был прикончить этих отважных датчан.
Альфред тоже был там, его кольчуга ярко блестела, и датчане, наверное, поняли, что он большой человек, но не сошли со своих кораблей, чтобы его убить. Думаю, принеси Альфред свое знамя с драконом и сражайся под ним, датчане признали бы в нем короля, и тогда остались бы, сражались и запросто могли бы убить Альфреда или захватить в плен. Но датчане не любили осложнять себе жизнь и больше всего боялись потерять свои суда, поэтому им не терпелось покинуть это место. Им пришлось пожертвовать одним кораблем, чтобы сохранить остальные, и этот корабль не был "Летучим змеем". Я видел, как "Змея" выталкивают на середину протоки, видел, как он медленно удаляется; весла ударяли больше по песку, чем по воде. Я зашлепал по волнам, оставив клин, оставив сражение где-то справа, и закричал вслед кораблю:
– Рагнар! Рагнар!
Стрелы свистели мимо. Одна ударила в щит, еще одна царапнула меня по шлему, и я подумал, что из-за шлема он меня не узнает, поэтому выронил Осиное Жало и обнажил голову.
– Рагнар!
Стрелы перестали сыпаться. Клин был разбит, люди умирали, но большинству датчан удалось уйти. Ярл Рагнар смотрел на меня, полоса воды между нами все расширялась, и я не мог понять по его лицу, о чем он думает. Но он приказал своим лучникам не стрелять, а потом сложил руки рупором.
– На этом же месте! – прокричал он мне. – Завтра на закате!
Весла ударили по воде, "Летучий змей" развернулся, словно танцор, весла взметнулись, и он ушел.
Я нашел Осиное Жало и вернулся, чтобы продолжить сражение, но все уже кончилось. Наши команды уничтожили команду датчан; только горстку оставили в живых по приказу Альфреда, а остальные окровавленными грудами лежали в приливных волнах. Мы стащили с них доспехи и оружие, сняли одежду и оставили белые тела чайкам. Их корабль, старый и подтекающий, оттащили в Гемптон.
Альфред был доволен. Вообще-то он упустил шесть кораблей, но все равно то была победа, и весть о ней подбодрит его войска, сражающиеся на севере. Один из его священников допрашивал пленных, записывая их ответы на пергаменте. Альфред и сам задал несколько вопросов, которые перевел священник, а когда выяснил все, что хотел, вернулся на корму, где я снова стоял у рулевого весла. Король поглядел на кровавую лужицу под моей правой ногой.
– Ты хорошо сражался, Утред.
– Мы сражались плохо, господин, – ответил я, и это было правдой.
Их клин держался, и если бы им не пришлось спасать корабли, они могли бы загнать нас в море. Я дрался плохо. Бывают дни, когда меч и щит не слушаются тебя, когда враг кажется быстрее, и это был один из таких дней. Я злился на себя самого.
– Ты говорил с одним из них, – обвиняющим тоном сказал Альфред. – Я тебя видел. Ты говорил с одним из язычников.
– Я говорил ему, господин, что мать его шлюха, отец жарится в аду, а дети его – помет хорька.
Он скривился. Он не был трусом, Альфред знал, что такое боевая злость, но терпеть не мог оскорблений, какие выкрикивают воины. Думаю, он хотел, чтобы война была красивой. Он поглядел с кормы "Хеахенгеля" назад, туда, где умирающее солнце окрашивало оставленную кораблем дорожку в алый цвет.
– Год службы, который ты мне обещал, скоро кончится, – сказал он.
– Верно, господин.
– Буду молиться, чтобы ты остался с нами.
– Когда придет Гутрум, он придет с флотом, за которым не будет видно моря, и наши двенадцать кораблей будут разбиты.
Я подумал, что, возможно, как раз об этом и говорил королю Леофрик – о тщетности попыток остановить вторжение с моря двенадцатью неудачно названными судами.
– Если я останусь, – продолжал я, – какая от меня будет польза, когда флот не сможет выйти в море?
– Твои слова справедливы, – согласился Альфред. Видимо, они с Леофриком спорили о чем-то другом. – Но можно сражаться и на берегу. Леофрик говорит – ты лучший воин из всех, кого он когда-либо видел.
– Значит, он не видел себя, господин.
– Приходи ко мне, когда твой год истечет, и я найду тебе занятие.
– Да, господин, – ответил я, давая понять, что прекрасно знаю, чего он хочет, но подчиняться не стану.
– Ты должен понять кое-что, Утред, – сурово проговорил Альфред, – если кто-то командует моими войсками, этот кто-то должен уметь читать и писать.
Я чуть не засмеялся.
– Чтобы он мог читать псалмы, господин? – язвительно поинтересовался я.
– Чтобы он мог читать мои приказы, – холодно ответил Альфред, – и сообщать мне новости.
– Да, господин, – отозвался я.
В прибрежных водах Гемптона зажигали сигнальные огни, поэтому мы легко нашли путь домой. Когда мы бросали якоря, ночной ветер раскачивал отражения луны и звезд в воде. На берегу нас ждали огни, костры, эль, еда и смех, но самым важным для меня было обещание Рагнара встретиться со мной завтра.
* * *
Рагнар, конечно, отчаянно рисковал, возвращаясь на Хейлинсиг. Хотя, наверное, рассудил, и рассудил правильно, что весь следующий день нам придется приходить в себя после битвы. Нужно было позаботиться о раненых, наточить оружие, поэтому ни один наш корабль не вышел на следующий день в море.
Мы с Бридой доехали верхом до Хаманфунты, рыбацкой деревушки, жители которой ловили угрей и другую рыбу и выпаривали соль. За серебряную монетку наши лошади нашли приют в конюшне, и рыбак охотно согласился доставить нас на Хейлинсиг, где теперь никто не жил, потому что всех вырезали датчане. Этот человек не захотел нас ждать: он слишком боялся наступающей ночи и привидений, которые будут стонать и причитать над островами, но обещал забрать нас поутру.
Мы с Бридой и Нихтгенгой брели по острову: мимо того места, где лежали погибшие вчера датчане, которых уже клевали чайки, мимо сожженных хижин, где люди жили трудной жизнью между морем и болотом, пока не пришли викинги. Когда зашло солнце, мы принесли на берег обожженные головешки, я высек огонь, и пламя заплясало в полумраке. Брида тронула меня за руку, указывая на "Летучего змея", входящего в залив, – темный силуэт на фоне тускнеющего неба. Последние лучи солнца окрасили море в багровый цвет и тронули позолоту на драконьих головах "Летучего змея".