— Ты думаешь, я хочу сражаться за Эдуарда Английского? — ворчливо сказал он Томасу. — Черта с два! Но мне не оставили никакого выбора. Мой собственный сеньор пошел на меня войной. Ну что ж, раз так, я принесу присягу на верность вашему Эдуарду и, по крайней мере, останусь в живых.
Вот почему д'Эвек направлялся в Дюнкерк: он хотел навестить англичан, осаждающих Кале, и засвидетельствовать свое почтение королю Эдуарду.
Лошадей пришлось оставить на пристани: на борт «Пятидесятницы» мессир Гийом взял лишь свои доспехи, одежду и три кожаных мешка с деньгами. Поставив все это на палубу, он обнял молодого Хуктона. После этого Томас обернулся к своему старому другу Уиллу Скиту, который, однако, скользнув по нему неузнавающим взглядом, отвел глаза в сторону. Томас, уже собиравшийся заговорить, растерялся. Скит был в шлеме, и из-под побитого железного обода свисали длинные, прямые, совершенно седые волосы. Лицо его сильно исхудало и было испещрено глубокими морщинами, вообще вид у Уилла был такой, как будто он только что проснулся и не может понять, где находится. Внешне Скит сильно постарел. Ему было лет сорок пять, никак не больше, однако он выглядел на все шестьдесят. Впрочем, одно то, что командир лучников остался в живых, уже можно было считать чудом. Когда Томас видел его в последний раз, голова Скита была разрублена мечом так, что был виден мозг, и его лишь с превеликим трудом удалось довезти живым до Нормандии, где английский воин попал в руки прославленного еврейского целителя Мордехая. Кстати, этот человек тоже был здесь: ему как раз помогали перебраться по шатким сходням.
Томас сделал еще шаг навстречу старому другу, но тот снова скользнул по нему равнодушным взглядом, явно не узнавая.
— Уилл? — озадаченно произнес Томас. — Уилл?
При звуке голоса взор Скита просветлел.
— Томас! — воскликнул он. — Боже мой, это ты!
Слегка пошатнувшись, Уилли шагнул вперед, и два боевых товарища крепко обнялись.
— Господи, Томас, до чего же приятно снова услышать славную английскую речь. Представь себе, вся зиму в моих ушах звучала иностранная тарабарщина! Но Бог свидетель, парень, ты теперь выглядишь старше.
— Я и стал старше, — хмыкнул Томас. — Как твои дела, Уилл?
— Я жив, Том, жив, хотя порой и думаю, не лучше ли бы мне было умереть. Мало радости быть слабым, словно кутенок. — Язык его слегка заплетался, как у человека, перебравшего хмельного, хотя бывший командир лучников был совершенно трезв.
— Наверное, — сказал Томас, — мне теперь не пристало называть тебя попросту Уилли, а? Ты ведь теперь рыцарь, сэр Уильям Скит.
— Сэр Уильям? Я? — Скит рассмеялся. — Не смеши меня, парень. Ты, как всегда, несешь чушь. Вечно умничаешь, себе же во вред, а Том?
Скит не помнил сражения в Пикардии, он не помнил, как король перед первой атакой французов возвел его в рыцарское достоинство. Томас порой гадал, не был ли этот поступок жестом отчаяния, ибо Эдуард Английский прекрасно видел, как мала его армия по сравнению с воинством противника, и почти не верил, что его люди выйдут из этой битвы живыми. Однако англичане тогда не только выжили, но и одержали победу, хотя Скиту пришлось заплатить за эту победу страшную цену.
Он снял свой шлем, чтобы почесать голову, и Томас внутренне содрогнулся, ибо увидел сплошной розовато-белый шрам от ужасной раны.
— Слаб, как кутенок, — повторил Уилли, — и уже давненько не натягивал лука. Это Мордехай настоял на том, что я нуждаюсь в отдыхе.
После того как Виллеруа, оттолкнувшись длинным веслом, направил «Пятидесятницу» вперед по течению реки, еврейский лекарь и сам приветствовал Томаса. Он немного поворчал насчет холода, лишений осады и ужасов предстоящего плавания, а потом улыбнулся мудрой стариковской улыбкой.
— Ты хорошо выглядишь, Томас. А для человека, которого однажды вздернули, ты выглядишь просто неприлично хорошо. Как твоя моча?
— Чиста, как слеза.
— Твой друг сэр Уильям… — Мордехай кивком головы указал на носовой трюм, где Скита уложили на груду овчин. — Моча у него, знаешь ли, мутная. Боюсь, ты не слишком ему удружил, послав ко мне.
— По крайней мере, Скит жив.
— Я, признаться, и сам этому удивляюсь.
— И я послал его к тебе, потому что ты самый лучший лекарь.
— Ты мне льстишь.
Мордехай слегка шатался, потому что корабль покачивало. Все остальные не обращали на качку никакого внимания, однако лекарь выглядел встревоженным и, будь он христианином, наверняка осенил бы себя крестным знамением, чтобы отогнать неминуемую опасность. Вместо этого Мордехай с беспокойством рассматривал ветхий парус, как будто боялся, что тот рухнет и накроет его.
— Терпеть не могу корабли, — жалобно сказал он. — Место человека на земле. Бедняга Скит. Согласен, он вроде бы идет на поправку, но не могу похвастаться, что много сделал для него: я лишь промыл его рану да помешал невеждам класть на нее нашлепки из заплесневелого хлеба и святой воды, якобы обладающие целительной силой. По моему разумению, не стоит смешивать религию с медициной. Мне кажется, что Скит жив благодаря тому, что покойная Элеонора, когда его ранили, сделала все правильно.
Девушка положила тогда осколок черепа на открытый участок мозга, сделала припарку из мха и паутины, а потом забинтовала рану.
— Мне жаль Элеонору.
— Мне тоже, — сказал Томас. — Она была беременна. Мы собирались пожениться.
— Она была славной девушкой.
— Мессир Гийом, наверное, был в ярости?
Мордехай покачал головой из стороны в сторону.
— Когда получил твое письмо? Это было, конечно, еще перед осадой. — Лекарь призадумался, пытаясь вспомнить. — В ярости? По-моему, нет. Он хмыкнул, вот и все. Сэр Гийом, безусловно, любил Элеонору, но все-таки она была дочерью служанки, а не…
Еврей помолчал.
— В общем, все это очень печально. Но, как ты сам видишь, твой друг Уильям жив. Мозг — странная штуковина, Томас. Думаю, соображает Скит вполне прилично, а вот с памятью дело обстоит хуже. Речь у него невнятная, чего, наверное, и следовало ожидать, но самое странное, что он никого не узнает по облику. Я захожу к нему в комнату, и сэр Уильям не обращает на меня внимания, но стоит мне заговорить, как он тут же узнает, кто перед ним. У нас всех уже выработалась привычка подавать голос, как только мы оказываемся рядом. Ты тоже к этому привыкнешь. — Мордехай улыбнулся. — Однако как приятно тебя видеть.
— Значит, ты направляешься в Кале с нами? — спросил Томас.
— В Кале? Только этого мне не хватало. Нет, конечно! — Он поежился. — Но оставаться в Нормандии было никак нельзя. Подозреваю, что граф Кутанс, упустив мессира Гийома, захотел бы отыграться на еврее. Так что из Дюнкерка я снова двинусь на юг. Думаю, что сначала в Монпелье. Мой сын изучает там медицину. Куда дальше? Не знаю. Может быть, я поеду в Авиньон.