Священник отреагировал на это проявление мелкого упрямства сокрушенным вздохом.
— Ты Томас из Хуктона, — объявил он. — Так говорит Людвиг. В таком случае, приветствую тебя, Томас. Меня зовут Бернар де Тайллебур, я брат доминиканского ордена и милостью Господа и благоволением Святого Отца инквизитор веры. Твой брат во Христе, — тут де Тайллебур жестом указал на священника помоложе, который устроился за столом, открыв книгу и приготовив перо, — отец Кайлюс также является инквизитором веры.
— Ты ублюдок! — заявил Томас, устремив взгляд на доминиканца. — Чертов убийца и ублюдок! — Но похоже, он зря старался, ибо де Тайллебур никак на это не отреагировал.
— Встань, пожалуйста, — потребовал священник.
— Ты чертов убийца и ублюдок! — повторил Томас, не сдвинувшись с места.
Де Тайллебур сделал небрежный жест, и двое слуг, подбежав, выпрямили пленнику спину, а когда он обвис и чуть не рухнул, тот из них, который был покрупнее, сильно стукнул Томаса по лицу, задев болезненный кровоподтек, оставшийся от утреннего удара сэра Людвига.
Де Тайллебур подождал, пока слуги вернутся обратно к огню, и невозмутимым тоном продолжил:
— Его высокопреосвященство кардинал Бессьер уполномочил меня установить местонахождение одной реликвии. Мы располагаем сведениями, что ты можешь помочь нам в этом деле, каковое считается столь важным, что святая церковь именем Всемогущего Господа облекла нас властью добиться от тебя правды. Ты понял, что это значит, Томас?
— Ты убил мою невесту, — сказал Томас, — и придет день, священник, когда ты будешь гореть в аду, а черти станут отплясывать на твоей сморщенной заднице.
Де Тайллебур вновь никак не отреагировал. Он так и не сел в свое кресло, но стоял, высокий и тонкий, как стрела, позади стола, на который опирался кончиками длинных, бледных пальцев.
— Мы знаем, — промолвил доминиканец, — что твой отец, возможно, обладал Граалем, и нам известно, что он оставил тебе книгу, в которой дал описание этой драгоценной реликвии. Уверяю тебя, об этом нам известно достаточно, так что тебе не стоит понапрасну тратить наше время и самому терпеть боль, отрицая очевидное. Однако нам нужно знать больше, и потому мы здесь. Ты понял меня, Томас?
— Пусть дьявол помочится в твой рот и нагадит в твои ноздри!
Де Тайллебур поморщился, словно слегка устал от упрямства пленника.
— Церковь дарует нам власть допросить тебя, Томас, — продолжил он мягким голосом, — но в своем бесконечном милосердии она также повелевает нам не проливать крови. Мы можем заставить тебя испытывать боль, это наше право и даже долг, но то должна быть боль, не сопряженная с кровопролитием. А это значит, что мы можем жечь тебя огнем и раскаленным железом, — доминиканец коснулся лежавших на столе металлических прутьев, — растягивать на дыбе и ломать тебе кости. Господь простит нас за это, ибо сие будет содеяно Его именем и к вящей Его славе.
— Аминь, — сказал брат Кайлюс, и все присутствующие осенили себя крестным знамением.
Де Тайллебур сдвинул все три железных прута к краю стола, и худощавый служка сунул их в огонь.
— Мы не стремимся причинять боль, ибо сие для нас в тягость, — промолвил доминиканец. — Когда же нас вынуждают, мы делаем это с сокрушенным сердцем и искренними молитвами о спасении заблудшей души страждущего.
— Ты убийца, — сказал Томас, — и твоя душа будет гореть в аду.
— Итак, — продолжил де Тайллебур, не обращая никакого внимания на оскорбления, — приступим. Ты сказал брату Гермейну в Кане, что книгу написал твой отец. Это правда?
Таким образом, допрос начался. Сперва де Тайллебур мягко и спокойно задавал вопросы, ответов на которые не получал, ибо Томас, вспоминая истерзанный труп Элеоноры, не мог испытывать к доминиканцу ничего, кроме ненависти. Но вопросы повторялись, они сопровождались напоминанием о боли, а о том, что эти угрозы не пусты, красноречиво свидетельствовали раскалявшиеся в очаге железные прутья. Их вид заставил Томаса убедить себя в том, что многое инквизитору уже и так известно, и если он ответит на некоторые его вопросы, хуже уже не будет. Кроме того, доминиканец был в высшей степени рассудителен, настойчив и терпелив. Он сносил гнев пленника, не обращая внимания на оскорбления, он снова и снова упоминал о своем нежелании применять пытки и твердил, что ему нужна лишь правда, какой бы она ни была. Спустя час Томас начал отвечать на вопросы.
«К чему страдать, — спрашивал он себя, — если того, к чему так стремится доминиканец, у меня все равно нет?» Юноша не знал, где находится Грааль, он не был даже уверен, что Грааль вообще существует, и потому, сначала колеблясь, а потом все с большей готовностью, заговорил.
— Была книга, да, но значительная ее часть написана на незнакомых языках, неведомыми письменами.
Томас заверил инквизитора, что содержимое этих страниц так и осталось для него тайной. Он признался, что знает латынь, и подтвердил, что прочел написанные на этом языке разделы книги, но нашел их содержимое туманным, однообразным и никак не помогающим поискам чаши.
— Это просто рассказы, — пояснил Томас.
— Что за рассказы?
— По большей части о чудесах. Например, о человеке, прозревшем благодаря Граалю, но вновь лишившемся зрения оттого, что его разочаровал внешний вид святыни.
— Хвала Господу за чудеса Его, — вставил отец Кайлюс, после чего обмакнул перо в чернила и записал рассказ про это чудо.
— Что еще? — спросил де Тайллебур.
— Истории о солдатах, побеждавших в сражениях благодаря Граалю, истории о чудесных исцелениях.
— Ты веришь в них?
— В эти истории? — Томас сделал вид, что задумался, потом кивнул. — Если Господь подарил нам Грааль, святой отец, значит, он наверняка творил чудеса.
— Твой отец обладал Граалем?
— Я не знаю.
Де Тайллебур принялся подробнее расспрашивать об отце Ральфе, и Томас рассказал ему, что тот порой бродил по каменистому побережью Хуктонской косы, громко каясь в своих грехах, а то и проповедуя Слово Божье диким тварям моря и неба.
— Ты хочешь сказать, что отец Ральф был сумасшедшим? — спросил де Тайллебур.
— Он был блаженным, Божьим безумцем, — сказал Томас.
— Божьим безумцем, — повторил де Тайллебур, как будто эти слова заинтриговали его. — Ты намекаешь на то, что твой отец был святым?
— Я думаю, что многие святые наверняка были похожи на него, — осторожно ответил Томас, — но в то же время он имел обыкновение высмеивать суеверия.
— Что ты имеешь в виду?
— Отец очень любил святого Гинфорта [23] , — пояснил Томас, — и обращался к нему всякий раз, когда возникала какая-то мелкая надобность.